Орудие богов - Талбот Мэнди

– Может, мне бог Джинендра сказал! Так что же лучше, Макхум Дасс, – молчать обо всем и быть уверенным, что получишь документ вовремя и выиграешь дело в суде, – или свободно болтать и поощрять к болтовне других? Кто знает, что до ушей Дженгал Сингха не дойдет, что документ потерян?

– Тому, кто выбалтывает секреты брамину, – разозлился Макхум Дасс, – лучше бы выкрикивать их, стоя на крыше дома!

– Нет, бог слышал. Священник сказал богу, а бог сказал тому, кому нашедший принес документ, требуя вознаграждения. Этот человек теперь хранит документ у себя как гарантию молчания!

– Хранить мой документ – противозаконно.

– Закон вылавливает кого может, Макхум Дасс, а остальных отпускает, как питон, гоняющийся за обезьянами на вершине дерева!

– От кого я получу эту бумагу в нужное для суда время?

– Возможно, от брамина Джинендры.

– Она теперь у него? Сучье отродье! Да я…

– Нет, она не у него. Будь добр и вежлив со жрецом Джинендры, не то бог может послать документ Дхулапу Сингху!

– Так ради чего же я стану молчать?

– Во-первых, Чаму, дворецкий, скоро заплатит долг своего сына. Дай Чаму расписку с номером банкноты и не говори ничего. Во-вторых, храни эту банкноту в течение тридцати дней и храни молчание.

– Так и сделаю. Теперь назови свое имя.

– Разве твои жертвы отдают тебе рупии, которых ты им еще не одолжил? – засмеялась Ясмини. – Нет, цена – молчание! Сначала заплати цену, потом узнаешь мое имя. Ступай и получи деньги у Чаму. Только шепни кому-нибудь, и твой документ попадет к Дхулапу Сингху!

Пожирая ее глазами, точно ястреб, ростовщик уселся на мула и смотрел, как она исчезает из поля зрения. Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что соглядатай не следит за ней по приказу хозяина, Ясмини помчалась туда, где под прикрытием купы деревьев ждал ее экипаж.

Это была обычная четырехколесная грохочущая коляска, запряженная четверкой лошадей, на запятках стояли две прислужницы; именно в таких принцессы ездят кататься и дышать свежим воздухом. Но здесь запятки пустовали – были только кучер и женщина, которая выбежала ей навстречу. Ясмини, как и ее кузен магараджа, не доверяла большому количеству прислуги.

– Быстрей, Хасамурти!

Фыркая и хихикая над ней (само имя означало «смех»), служанка помогла принцессе сесть в коляску, и кучер, не ожидая приказаний, направил упряжку вниз по холму; очевидно, его проинструктировали заранее.

Внутри коляски под взвизгивания и хихиканье совершалась смена одежды – настолько полная, что напоминала превращение куколки в бабочку. Туалет такой госпожи, как Ясмини, требует времени; в грохочущем экипаже, не приспособленном для гардеробной, с помощью зеркала размером с блюдце, он походил на смешение игры и чуда. Они опрокинули пузырек с духами, а пронзительный вскрик во время поездки (который породил слухи во всем Сиалпуре, что Гангадхара снова принялся за свои штучки) явно означал, что Ясмини села на свои шпоры. Еще надо было расчесать длинные золотистые волосы, нарисовать карандашом брови, слой за слоем уложить шелк и пригладить его, чтобы смотрелся ровным. И поверх всего поместить шелковое покрывало, настоящее произведение искусства.

Но когда они достигли подножья высокого холма и затряслись по узким улочкам, все было закончено. К тому времени, как они добрались до храма Джинендры, стоящему в старом каменном дворике, украшенном изображениями этого безмятежного бога, внутри коляски все стихло и пришло в порядок, и из нее вышло само воплощение женской красоты, которое в сопровождении той же служанки в темном капюшоне и проследовало, точно вспышка яркого света, в полумрак храма.

Храм не был таким убогим и запущенным, какими часто бывают индийские храмы, хотя он был таким древним, что резьба на колоннах в некоторых местах почти стерлась, а в широких камнях пола после многих лет поклонения богу зияли ямы. Кое-где тусклый свет медных ламп пронизывал мрак; вырезанные на лампах изображения почернели от столетнего дыма, но за ними явно ухаживали и чистили их.

В этот час посетителей здесь было немного – женщина, которая молилась, чтобы Джинендра послал ей ребенка, да с полдюжины мужчин, которые тихонько сплетничали в уголке. Ясмини дала им возможность узнать ее, но быстрее, чем их взгляды успели последовать за ней, затворилась низкая дверца в задней части храма, рядом с громадной статуей бога, украшенной драгоценностями, а все, что осталось от видения, прозвенело эхом от железного замка, замирая в темных углах и внушая мысль, что никакой секретности тут нет.

Квадратное помещение, куда они попали, было чисто выметено и вымыто. Солнечный свет просачивался в одну его половину через окно, выходившее на внутренний дворик. Повсюду были цветы – поставленные в громадную медную вазу на маленьком столике, разбросанные в беспорядке на полу, свисающие гирляндами с крюков, предназначенных для светильников. Из мебели тут находились только длинная скамья, прикрытая подушками, поставленная вдоль стены у окна, да нечто вроде трона, на котором расположился верховный брамин Джинендры в торжественном величии.

Он не мог сразу встать, приветствуя принцессу, так как был слишком толст; примерно через минуту с ним случилось нечто вроде телотрясения, и, когда оно добралось до нижней части его грузного туловища, центр его закачался все увеличивающимися волнами, которые наконец поставили его на пол при помощи конвульсивных спазм. Он стоял в ярком солнечном освещении, босиком, вывернув внутрь ступни, придерживая обеими руками живот, а Ясмини с излишеством устроилась на покрытой подушками скамье, пряча лицо в тени и сделав жест служанке, чтобы встала у ее ног. Тогда брамин, вместо того чтобы взобраться на трон, дотронулся до лба обеими руками и придвинулся ближе, изображая нечто вроде поклона.

– Отошлите служанку, – предложил он, снова устраиваясь на своем месте. Ясмини только засмеялась в ответ, золотые нотки ее смеха содержали безграничное понимание и веселье.

– Она уже слишком много знает. В ее маленькой головкой помещается больше, чем в твоем брюхе, жрец идола!

– Берегись, женщина, чтобы боги не услышали святотатства!

– Если они истинные боги, они меня любят, – отвечала она. – Если они обладают хотя бы каплей разума, им понравится, как я смеюсь над твоим идолопоклонством. Хасамурти остается.

– Но при первом намеке на оскорбление она побежит докладывать тому, кто извлечет из этого больше всего пользы. Если бы ее как следует запугать…

Золотые нотки смеха Ясмини оборвали его.

– Если сейчас ее запугать, позже она меня возненавидит. Она будет хранить мои тайны, пока любит меня, и будет любить меня ради этих тайн, а не ради брюха с длинным языком, а потому не выдаст меня тому, кто заплатит больше. Мы с тобой заговорщики и союзники потому, что мой женский ум острее твоего жадного, потому, что я знаю слишком много о твоих дурных делах. Мы преуспеем, потому что я смеюсь над твоими жирными страхами и меня ни на миг не обманывает твоя лицемерная святость и твои самые пылкие обещания.