Вечный день - Эндрю Хантер Мюррей

—Спасибо. И куда я поеду?

—О, не беспокойтесь. Мы будем вас сопровождать.

Хоппер задалась вопросом, не состоит ли их основная работа в конвоировании бывших протеже на встречу с умирающими спасителями страны. Будто прочитав ее мысли, Уорик продолжила:

—Для нас денек тоже выдался весьма необычным, доктор Хоппер,— и снова уголки ее рта слегка приподнялись и, словно в целях экономии заряда, через полсекунды опустились обратно.

Хоппер промолчала, однако Уорик не унималась:

—Обычно, понятное дело, я занимаюсь всякой канцелярщиной. Наверно, наверху решили, что нам не помешает поездка,— она кивнула на коллегу, держащегося метрах в десяти от них и старательно созерцающего луг. Его ввалившиеся щеки чуть порозовели от солнца. Хоппер вдруг пришло в голову, что ее сопровождающих вполне могут связывать интимные отношения, но тут же отмахнулась от этой мысли как ничем не обоснованной и несуразной.

Уорик достала пачку сигарет и предложила одну Хоппер. Вот уж действительно смешно: оказавшись в отравленном испарениями гудрона воздухе, первым делом закурить.

С сигаретой в руке Уорик отправилась на поиски машины, Хоппер же так и стояла, покуривая и обозревая Грин-парк за пределами вертолетной площадки. Приземлились они на его северной стороне, выходящей на Пикадилли. Издали старинные здания этой улицы казались очень красивыми.

Собственно, при таком освещении разглядеть отсюда какой-либо непорядок в Лондоне вряд ли было возможно. На обустроенных вокруг вертолетной площадки цветочных клумбах возились садовники в бежевой униформе. Бежевая для садовников, вспомнилось Хоппер, синяя для уличных рабочих, черная для полиции.

Здесь даже можно было обманывать себя, будто Замедления не произошло. Высаженные растения, похоже, отбирали из самых ярких и неприхотливых. Возможно, подумала Хоппер, Грин-парк — последний в своем роде. Все остальные вырубили, и на их месте выращивают сельскохозяйственные культуры; либо там теперь гетто для отверженных, а то и пустыри.

За пределами парка было тихо. Шум редких машин на Пикадилли не сливался в сплошной гул, как раньше.

Хоппер все курила и созерцала окрестности, пока не вернулась Уорик с новостями:

—Машина на месте. Вы готовы?

У входа в парк их поджидал старенький черный седан с синим государственным номерным знаком. Теперь автомобилю для придания казенного вида достаточно было иметь черный кузов и синие номера. Марка и модель значения больше не имели.

—Всего пять минут езды, но оно того стоит!— пылко возвестила Уорик. За рулем оказался тот молодой мужчина, что пилотировал вертолет. Уорик проворно распахнула перед Хоппер дверцу, а затем обошла машину и устроилась на пассажирском сиденье.

Когда автомобиль тронулся, Хоппер заметила на другой стороне улицы пару курсантов в синей форме, занятых отмыванием стены. Парни методично продвигались навстречу друг другу, удаляя красную краску. От намалеванного послания теперь различались лишь слова «…над которой никогда…»[4] Оставшиеся буквы постепенно стекали на тротуар алой краской.

* * *

По таким пустым дорогам поездка действительно заняла не больше пяти минут. Они двинулись в сторону старой Мидлсекской больницы. Машина свернула из Грин-парка направо, хруст гравия под колесами сменился приглушенным шорохом асфальта, и седан неспешно покатил по Пикадилли на восток. Уорик сидела, уставившись в окошко, предоставив Хоппер самой рассматривать проплывающий мимо город.

Справа показалась церковь Святого Иакова, все еще действующая и даже разросшаяся — на месте прежней рыночной площади теперь стояли скамьи. Изнутри донеслось пение хора, вдохновленно выводящего, судя по всему, некогда популярный церковный гимн «Мы вспахиваем поля и засеваем».

Возрождение англиканской церкви стало исключительным событием. В предшествующие Остановке годы правительство отчаянно боролось с охватившей всю страну безработицей. Каждый день проходили акции протеста, а по выходным их дежурно сменяли бунты. Длинные ночи способствовали распространению убийств ритуального характера — в воцарившейся тьме число их постоянно росло.

И вдруг, посреди всего этого хаоса, официальная церковь непостижимым образом возвысилась вновь, отказавшись от прежней идеи невнятного утешительства. Она предложила людям смысл, борение, перспективу новой жизни. И народ повалил в нее валом. Такого количества епископов на душу населения не бывало с четырнадцатого века.

Даже платформа не устояла перед религиозным вирусом, с ее-то командой из выросших на Большой земле солдат. По воскресеньям капеллан, Брандт, проводил на палубе службу для всех желающих. Таковыми, как правило, оказывался практически весь воинский состав, и порой за богослужением не без удивления и даже некоторого замешательства наблюдал и сам Швиммер. И как-то раз он довольно неосмотрительно признался Хоппер, тоже выбравшейся посмотреть на действо:

—Я всегда знал, что Господь намеревается разделить человеческий род на проклятых и спасенных. И не думаю, что от него стоит ожидать, будто осуществит он это с помощью какого-то там сраного правителя.

Тем временем машина почти достигла конца Оксфорд-стрит. Перед поворотом налево Хоппер увидела впереди обугленные нижние этажи небоскреба «Центр Пойнт». О его сносе спорили еще три года назад — видать, дело дальше разговоров так и не продвинулось. Наконец они проехали по Рэтбоун-плейс и оказались на территории Нью-Миддлсекса.

И снова вахта, снова скучающий охранник. Санитар — вежливый парень, высокий и сутулый — чиркнул магнитной картой и пропустил всех троих через двойные двери в конце вестибюля.

Где-то с минуту они шли по коридорам с буковыми дверьми. Прямо гостиничные номера, а не палаты. Уорик не соврала: с Торном обращались действительно хорошо. За открытыми дверьми мелькали койки и изможденные фигуры. Хоппер заглянула в одну из комнат и увидела, как санитар в синей форме переворачивает пациента на матрасе. На одно ужасное мгновение глаза ее встретились с глазами какого-то безволосого и беззубого создания на койке, но затем, к счастью, ноги унесли ее дальше.

Поднявшись по лестнице на несколько пролетов, они остановились возле двери со смотровым окошком.

—Мы подождем вас здесь,— отрывисто проговорила Уорик и вместе с коллегой уселась на одной из скамеек вдоль стены.

У Хоппер вдруг пересохло во рту. Нервно заломив руки, она развернулась и вошла.

Комната оказалась светлой и теплой, на столике возле койки стоял пышный букет цветов, чей аромат полностью перебивал вонь дезинфицирующего средства из коридора. Негромко бубнил установленный на стене телевизор, демонстрируя очередную мыльную оперу, снятую по заказу «Телевидения Альбиона».

А на койке лежал Эдвард Торн, былой спаситель Англии, ныне низведенный до простейших функций — дыхания, зрения, пищеварения и еще пары-тройки других.