47 - Алексей Чумаков

Кап… Кап… Кап… Словно в огромном храме… Кап… В пустом храме… Кап… Кап… В храме, не имеющем ничего общего с добром и злом, жизнью и смертью, сиюминутным и вечным. Он просто есть. Странное пространство, где все иначе.

Я застрял на грани, где было хорошо и страшно, любопытно и в то же время очень знакомо. Я уже бывал здесь, но каждый раз находил все новые и новые оттенки происходящего. Это иной мир, в котором мы бываем каждую ночь, не замечая, что нам открыты двери как входа, так и выхода. Пока живы, мы спокойно путешествуем туда и обратно. Но однажды мы сможем лишь войти туда, надолго потеряв выход обратно – в наш мир. Окажемся там, где нет тех границ, к которым мы так привыкли, которые нам необходимы, чтобы чувствовать себя защищенными. В сущности, мы всю жизнь защищаемся от отсутствия границ. Охраняем жизнь, в которой все построено на том, чтобы сделать себе лучше, безболезненнее, слаще, безопаснее. Всячески ограждаемся от неминуемого финала. Все те мгновения, которые подарены нам свыше, мы тратим на предотвращение того, что предотвратить невозможно. Бессмысленный и глупый сценарий, по которому мы живем ежесекундно. Пребывая в полусне, я понял, насколько это глобально и ничтожно одновременно. Ничтожно то, что мы с этим сделали – возвели в культ собственную тюрьму под названием «страх».

Я лежал в воде и улыбался. Мне нравилось то, что мне открывается. Каждая мысль была почти осязаема.

Резкий удар заставил меня вздрогнуть. Он был четкий, громкий, но далекий. Всего один удар.

Кап… кап… В тишине все так же звучали капли. И вдруг снова, на этот раз чуть ближе и не так громко, – глухой, плотный удар. Природа и источник его мне были не ясны. И вновь тишина, гул в ушах и глубокая тишина. Второй удар мне запомнился особенно…

Давным-давно, когда я был маленьким мальчиком лет шести, мы с мамой стояли в очереди в небольшом магазинчике – не помню, за чем именно. Было жарко и душно, люди стояли слишком близко, грубо вторгаясь в личное пространство друг друга. Прелый, спертый воздух кишел запахами тел, духов и пота. И в этом букете ароматов угадывались лишь головная боль и нервозность, следующая по пятам за духотой. Помню, я не мог найти себе места и, переминаясь с ноги на ногу, мечтал поскорее уйти из этого муравейника.

Рядом с нами стояла полная женщина с грубыми, почти мужскими чертами лица, а перед ней – старичок лет восьмидесяти, сутулый и опрятный. Посреди суеты и недовольства он был совершенно спокоен и отрешен. Я смотрел на него некоторое время, не отрываясь, и старик, почувствовавший мой пристальный взгляд, медленно обернулся. У него было симпатичное, доброе лицо, усеянное пигментными пятнами и чуть искаженное паутиной морщин, с отпечатком потерянности во времени оттого, что не успел заметить, как оно пролетело. И глаза, в которых совсем не было жизни. Мертвый взгляд, смотрящий сквозь меня, глаза с матовой пеленой, без блеска, точно высохшие на солнце. Глаза восковой куклы. Не прошло и пары секунд, как вдруг его ноги подкосились, и, не отрывая от меня взгляда, старик рухнул на копчик, шлепнув расслабленными кистями рук об пол. От удара голова запрокинулась назад и потом стукнулась о бетонные плиты с таким звуком, словно череп раскололся надвое. Звук был похож на хлопок в ладоши и одновременно на стук деревянной палкой по пустой пластмассовой коробке. Я навсегда запомнил гул бетонного пола магазина и неестественную вялость его тела. Он напоминал марионетку, которую ни с того ни с сего отпустил кукловод. Подбежали люди, кто-то крикнул:

– Врача!

Некоторые отстранились. Но большинство, глядя с любопытством, даже не сдвинулись со своих мест, поскольку действительно важным для них было лишь место в очереди.

Деда пошлепали по щекам, и через минуту он открыл глаза, непонимающе глядя на всех снизу вверх, потерявшийся уже не только во времени, но и в пространстве.

Я видел его глаза за секунду до потери сознания и сразу после; это были два разных человека. Перед падением он казался не от мира сего, а сейчас и не помнил меня – того, кто почему-то заставил его обернуться.

…Лежа в ванне в тишине, я вспомнил этот звук – необычный, сильный, рисующий перед глазами ударяющегося головой об пол человека. Вряд ли бы я спутал его с сотней схожих. Любой, кто хоть раз слышал, как падает человеческое тело, подтвердит, что это особенный звук.

Я чувствовал, что удар повторится, и мне не пришлось долго ждать. Звук шел сверху. Из сорок седьмой квартиры.

Удар. Еще удар. Настойчивые, тяжелые, перемежающиеся биением моего сердца. Я не мог представить, что может стучать там, где еще вчера лежал труп? Квартира пустая, ее опечатали, я знал это наверняка.

«Возможно, звуки исходят вовсе не сверху. Скорее всего, я путаю направление и зачем-то ищу в этом смысл. Надо мной пустая квартира, и там никто ничем не может ни обо что биться. Я просто слишком впечатлителен», – убеждал я себя. И только стал успокаиваться, как вновь раздался мощный удар сверху, и на сей раз что-то покатилось из ванной в коридор, словно уронили шар для боулинга. Теперь, когда звук был продолжительным и я успел распознать его траекторию, стало понятно, что сорок седьмая квартира не столь пуста, как я думал. Кто-то был там, не скрывая своего присутствия.

Кому и зачем это понадобилось? Я вновь прислушался: тишина. Возможно, этот кто-то понял, что был неосторожен, и теперь старается быть тише.

Мне стало холодно, словно с меня стянули теплое одеяло и оставили лежать обнаженным под проливным дождем. Сжались скулы, и я почувствовал, насколько напряжен – будто зацепился пальцами за уходящее тепло и вишу над ледяной пропастью. Любое движение – и я навсегда провалюсь в безграничный и безликий холод.

Почему я так резко замерз?

Минуту спустя над моей головой снова послышался невнятный звук, словно кто-то скреб потолок чем-то острым. Очень тонкий, назойливый скрип. Я уже не вслушивался, а просто лежал и слушал. С каждым разом этот звук все глубже и наглее врезался в мою черепную коробку – так, что я начал ощущать его физически.

Все быстрее и жестче! Уверенные скребки чем-то твердым по полу соседской ванной, как по холсту, по моему мозгу – как по экземпляру на столе у патологоанатома, еще и еще. Казалось, если так продлится больше минуты, я вот-вот увижу что-то, прорывающееся сквозь штукатурку моего потолка. Раз за разом, все громче и громче! Все настырнее и уверенней, уже совсем рядом! Четче и четче! Еще секунда – и кто-то, прижавшись к полу в ванной сорок седьмой квартиры, взглянет на меня сверху через процарапанную полоску, соединяющую мою квартиру с тем ужасом, что застыл в глазах мертвой старухи…

Я открыл глаза и громко вдохнул. Темно. Сердце выскакивало из груди. Грудная клетка была сдавлена водой, которая выплеснулась за края ванны от резкого движения, то и дело шлепая по моему подбородку. От пышной пены не осталось и следа; очевидно, прошло немало времени с того момента, как я решил здесь погреться. Я замерз, и от напряжения свело челюсти. Оглядевшись по сторонам, не понимая, что произошло, я запрокинул голову и посмотрел наверх. Там плясали тени от догорающей свечи, и спокойный серый цвет штукатурки не был испорчен никакими царапинами. Прислушался: тишина.