Последний сторож - Януш Гловацкий

Но это не помогло. С политической карьерой моего мужа было покончено. Отец умолял меня немедленно подать на развод. Я наотрез отказалась. В глубине души я была убеждена: Кейн на самом деле не любит Соню, их связь — всего лишь мимолетный роман, и вскоре все опять придет в норму. Но Кейн, ожесточившись из-за людской неблагодарности, в отместку решил узаконить свою связь с Соней. Ничего не поделаешь, я согласилась на развод, но никогда не переставала любить его и восхищаться им. И знаю: фактически он меня не бросил. Ну сами посудите, иначе разве стал бы он уговаривать меня переехать к нему в замок?

Конечно же, жить вместе с ними я не стала, но всегда была под рукой и старалась даже полюбить Соню. Во всяком случае, между нами установились вполне приличные отношения, и за это Кейн был мне признателен. Впрочем, не раз в моменты душевного смятения он забегал ко мне на витаминную капельницу, и тогда мы вместе смотрели его любимый фильм — «Снежную королеву».

В эту самую минуту уже упомянутый мною тип, по всей видимости индус, потому что в тюрбане, вклинился в окружавшую Жозефину толпу с отчаянным криком, из которого стало ясно: если не попасть на самолет прямо сейчас, то не улететь уже никогда. Массажисты и косметички, а вслед за ними и все остальные бросились, толкаясь и истошно вопя, врассыпную, на ходу расстегивая и стаскивая с себя халаты и хватая свои чемоданы. Остались только четыре девушки, видать самые преданные; они насилу согнули пополам и усадили миссис Кейн, которая, к сожалению, самостоятельно не так чтобы очень могла сгибаться. И пока одна заканчивала ее массировать, а еще одна втирать крем, две другие принялись одевать Жозефину в дорогу, натягивать трусы и колготы, ворсистые юбки, сапоги на высоких каблуках, а дальше что-то наподобие а-ля пиджака, тоже с ворсинкой, хотя кожаного, и в довершение напялили на нее стильную широкополую шляпу. И нескольких минут не прошло, как мадам была обряжена, как Господь Бог повелел, с шиком-блеском, и, энергично опираясь на две палки, уже ковыляла к выходу, а следом за ней устремилась вся ее шумная, без умолку галдящая свита.

И вот тогда, преодолевая робость, я бросился к ней с криком: не иначе как у нее вместо сердца камень, раз она так легко могла забыть о мешке.

— Видите ли, уважаемый, — сказала она даже любезно, однако не сбавляя хода, — я всю себя отдала, сделала все, что только в силах сделать мать, чтобы у моего ребенка было безоблачное детство, но, так уж совсем между нами, я никогда не была на сто процентов уверена, что Бетани действительно моя дочь. А все потому, что в первый раз ее похитили прямо из моего живота, сделав мне кесарево сечение, а возвратили, когда ей шел уже третий месяц, так что, посудите сами, можно ли быть в чем-то твердо уверенной? — Сказав так, Жозефина попросила при случае оповестить остальных террористов, чтобы прекратили приставать к ней с выкупом, поскольку теперь, когда Д. Д. К. нет в живых, она платить не намерена.

Тут наконец я сумел объяснить все недоразумение. Мы оба посмеялись, и я помог прислуге дотащить ее самый главный чемодан до лимузина, а мешок, в котором ампутированная, похоже, спала как убитая, забросил на багажник, после чего увязался с Жозефиной в аэропорт, обстоятельно выспросив по дороге о моих обязанностях и тактично намекая, мол, как же будет обстоять дело с оплатой моих услуг, коль скоро все поразбежались. Но, к сожалению, миссис Жозефина Кейн мыслями была слишком далеко, чтобы ответить.

На аэродроме возле самолета крутилась ребятня, что-то там прилаживая, не иначе как свои зарядики. Они даже замахали мне руками, но я сделал вид, будто их не признал, чуть не сгорев со стыда, такие они были чумазые. Миссис Кейн вручила мне пять долларов чаевых, которые я взял на всякий пожарный, ввиду полного отсутствия налички. А я еще раз обратился к ней с горячим призывом, чтоб она непременно захватила с собой мешок. Объяснив, что через него на мою голову сыплются одни неприятности, потому как кухарка не верит в мои намерения. И вообще как же так можно, сразу видно, что девчушка ее любит, дочери надлежит быть при матери, как Господь повелел. Она потрепала меня по щеке, добавила еще пять долларов, мешок взяла как ручной багаж в салон и, почтительно приветствуемая экипажем, взошла по трапу в самолет, а за ней ломанулась вся ее свита.

Я сделал ей ручкой на дорожку, а поскольку в общих чертах уже ориентировался, где нахожусь, махнул без промедления к дому кухарки, не дожидаясь, пока мадам улетит.

Опять я топал мимо забитых досками музеев, дворцов, ресторанов, один-единственный — против течения. А навстречу мне валили толпы, главным образом, скорей всего, горничных, поваров, драпающей официантской братии, женщин и мужчин, всех тех, кто, видать, не попал на сабвей и теперь плелся, сгибаясь под тяжестью награбленного — сервизов из тонкого фарфора, посеребренных подсвечников либо картин живописи. Все они насилу волочили ноги, двигаясь как сонные мухи, потому что каждый, мало что тащил неподъемные чемоданы, в которые было сложено награбленное, еще и напялил на себя с десяток костюмов либо платьев. А самые хитрые так еще обмотали себя дополнительно занавесками из кружев, не иначе как брюссельских. И теперь те, кто послабее, не справляясь с навьюченным на себя добром, то и дело на ходу срывали если не пальто, то шубейку, а иные и свадебное платье. А кто падал, тому никакого сочувствия не оказывалось, и они так и лежали пластом, пока к ним не возвращались силы.

Вообще по награбленному ходили как по ковру, а я в душе благодарил Бога, что никто не заставит меня все это убирать, потому как это выше человеческих сил. Минут через пятнадцать замок вдруг содрогнулся от взрыва, крышу пробило крыло самолета, сверху посыпались вилки, а неподалеку от меня брякнулся крупный обломок — по виду реактивного двигателя, потому как без воздушного винта; рухни он на метр ближе, я бы теперь вам этого не рассказывал. Перекрестившись, я подумал, что не иначе это дело рук гвардии кухаркиных сорванцов. А с другой стороны, для той бедолаги, дочки, может, оно и к лучшему, потому как что это за жизнь — в мешке.

Когда я добрался, огни были погашены, пуделек только вежливо поскулил, а мелюзга, все грязнее ночи, лежали, где кого сморил сон. Видно, вернулись короткой дорогой, наискоски, и теперь улыбались сквозь сон, как это водится у детей, своим мыслям. Стащив башмаки, я в одних носках пробрался через них к топчану. На главной кровати кухарка под одеялом ровно посапывала. Подойдя к своей лежанке, я с благодарностью отметил, что на ней постлано как положено. Украдкой проверил, не рылась ли кухарка в моем чемодане, но нет, потому что чек зашелестел в носке. Я уж было хотел растянуться на постели, как вдруг кухарка села в кровати, как лунатик или вампир, и сказала, что дальше так продолжаться не может и так с порядочной женщиной не поступают. Люди уже начали сплетничать, и чтобы я мигом собрал свои манатки и убирался на все четыре стороны, причем без лишних слов.

— Сейчас, сейчас, — забормотал я испуганно, — а что, если я вас люблю всем сердцем и желаю жениться? И куда мне идти, когда ночь на дворе?

— Ну а коли так, то и разговор другой, — кивнула она и призналась, что тоже меня полюбила с первого взгляда и даже уже переговорила с Педро, который из Эквадора и в полномочия которого входит венчать в замке вступающих в брак. Он пока не уехал и завтра ровнехонько в шесть соединит нас священными брачными узами. При этом добавила, чтоб я снял рубаху и носки, она скоренько их простирнет. Тогда я подъехал к ней с вопросцем, коли на то пошло, не будет ли она так добра и не пустит ли к себе в постель. Она же строго ответила, что, к великому сожалению, нет, поскольку никому не дает до свадьбы. Что было делать? Я лишь сказал, что жду не дождусь этого светлого праздника, и вернулся к себе на топчанчик.