Скелет в шкафу - Юрий Никитин

Ингрид все время шла впереди, в руке смартфон, время от времени водит кончиком пальца. Я не то чтобы очень уж любопытный, но, как в том детском журнале с характерным названием «Хочу все знать!», предпочитаю действительно знать, что происходит вокруг меня и может коснуться моей драгоценной персоны.

Да и вообще в нашем открытом и прозрачном обществе уже исчезли даже такие, казалось, незыблемые устои, как запрет на подслушивание, подсматривание и чтение чужих писем.

Сперва за нами подслушивали и подсматривали власти, читая наши письма и даже эсэмэски, а теперь уже и мы свободны от этих старорежимных оков, сковывающих наши гражданские права, свободы и возжелания.

Она остановилась перед дверью, прислушалась. Я выждал чуть, спросил с интересом:

– Чё стоим?

Она приложила палец к губам. За дверью с той стороны послышался легкий приближающийся шум. Ингрид выждала, когда он оборвется, толкнула дверь.

Мы шагнули с боковой стороны в кабинку, как понимаю, самого обыкновенного лифта. Ингрид тут же нажала кнопку, кабинка быстро понеслась наверх.

– Удобно, – заметил я. – А как местные?

Она пожала плечами.

– А что местные?.. Иногда человек спускается, а потом вспоминает, что забыл в квартире на столе ключи от машины.

– Ну?

– А ты ни разу не видел, – сказала она саркастически, – как опускающийся лифт вдруг останавливается и, не открывая двери, устремляется снова вверх?

– А изнутри, – сказал я, осматриваясь, – дверцу лифта так просто не открыть? Я бы открыл.

– Ты бы да, – ответила она недовольно, – но в доме простые жильцы, что либо спешат на службу, либо вечером домой.

– Неплохо замаскировали, – согласился я. – Мало ли какие приборы и силовые установки в стенках, но интеллигентных людей проблемы сантехников и лифтеров не интересуют, верно?

– Но ты же не сантехник?

– Все мы в этом мире сантехники, – ответил я.

Лифт домчал до последнего этажа, Ингрид мигом выскочила и повела к лестнице, а там через два пролета мы поднялись на плоскую крышу.

– Запаздывают, – проворчала она.

– Вон летит, – возразил я.

Она поджала губы.

– Он должен был коснуться колесами крыши в тот момент, когда мы появились на ней!..

– Непорядок, – согласился я. – Дисциплинка хромает. То ли было при Иосифе Виссарионовиче…

Она поджала губы еще сильнее, еще не зная, как реагировать, хоть и говорю очень серьезно, но трудно представить ученых, поддерживающих авторитарный строй, что делил науку на свою и чужую.

Хлопнула металлическая дверь, я не стал оглядываться, через телекамеры видел, как Бондаренко поднимается по лестнице, а теперь вышел на крышу и топает к нам.

Ингрид развернулась, я услышал ее удивленный голос:

– Ростислав Васильевич?

– Вышел вас проводить, – сообщил он. – Дело абсолютно непривычное, потому даже Мещерский в замешательстве. Ингрид, не кляни пилотов, я уже вижу… Это я велел им на пять минут позже, чтобы я успел сказать вам на дорогу пару слов.

Она смолчала, а я спросил:

– Простите, я человек науки, в политике совсем дикарь. Почему так важно сохранить это в тайне? Для меня такое, простите, как-то диковато. Мы, люди науки, напротив, стараемся раскрыть тайны природы…

Он невесело усмехнулся, развел руками.

– Хороший вопрос. И нет ответа такого вот четкого, однозначного. Природа человека сложнее окружающей природы, а природа человеческих отношений так и вовсе… Некоторые наши говорят, что хрен с ним, пусть разоблачает. И времени уже прошло много, и, самое главное, народ увидит, что все было не так ужасно, как подается в прессе… хоть нашей, хоть госдеповской…

Я уточнил:

– Что, госдеповская и наша освещают одинаково?

Он кивнул.

– В точности.

– Почему?

Он сдвинул плечами.

– Интересы противоположные, но здесь совпадают. Конечно, нам хочется дать госдепу по рогам и сообщить ошеломляющую правду, пусть умоются…

– Ну-ну?

– С другой стороны, – ответил он невесело, – наше руководство и вся наша политика могут приобрести некоторый зловещий облик… Пугающий даже.

– Злокозненный, – пробормотал я. – Да, верно…

Он возразил с некоторой горячностью:

– А надо ли, когда во всех странах подают свою как прозрачную и абсолютно предсказуемую для любого человека? Хотя, как вы знаете, это совсем не так. Потому лучше промолчать, что это была самая масштабная спецоперация КГБ.

Я проговорил с некоторой растерянностью:

– Только сейчас начинаю понимать сложность того, что надо мне сделать… Хотя никакой злокозненности не было, но подготовиться, да, пришлось вам тайно, чтобы не сеять паники… Но все равно это бьет по мозгам. В народе считается, что именно КГБ охранял СССР…

Он кивнул.

– Академик Сахаров часто говорил, что в СССР осталась только одна абсолютно некоррумпированная структура, это КГБ. Эти слова даже «Голос Америки» несколько раз повторил в передачах на СССР, а потом и Би-би-си, но там был сделан акцент на том, что все остальное было коррумпировано. Это, конечно, ложь.

– Коррупции не было?

Он поморщился.

– Коррупция на уровне комиссионного магазина была, но не в верхах, как теперь. Суслов, серый кардинал Кремля, самый влиятельный человек Политбюро, всю жизнь прожил в однокомнатной квартире! Ни у кого не было дворцов, даже дети высших иерархов партии не пользовались привилегиями. Дети Сталина носили фамилию Джугашвили, а Микоян, когда его сын еще в детстве начал козырять, что его отец – член Политбюро ЦК КПСС, собственноручно избил его и сказал: «Это я Микоян, а ты пока еще никто!» Это к тому, что не было и намека на нынешнюю коррупцию, что уже и не скрывается… Тем более, немыслимым было такое чудовищное хамство, чтобы приемный сын взял себе в фамилию литературный псевдоним известного в партийных кругах писателя, что позволило сделать карьеру ему, а потом еще и внуку.

Ингрид завозилась беспокойно, он взглянул на нее и сдержанно улыбнулся.

– Да-да, я отвлекся. Просто задело за живое. Распускать в открытую было нельзя, это сразу было бы подано еще тогда, что мы кинули своих братьев по Союзу! Потому вроде бы лучше сделать вид, что нас победили, разрушили Союз, и теперь это госдеп виноват в том, что происходит на Украине, в Прибалтике и вообще во всех бывших республиках СССР! Как, впрочем, оно и есть на самом деле.

Ингрид молча поглядывает то на Бондаренко, то на меня круглыми непонимающими глазами, и теперь вижу, что это просто сильная и волевая женщина, умеющая принимать быстрые тактические решения, но абсолютно не способная на стратегическое видение и мышление.