Хроники Розмари - Анна Данилова

Первая беременность Кати сильно подкосила Чагина, он так растерялся, что напрочь забыл все те слова, что репетировал каждый день, собираясь объявить ей о своей решимости развестись. И хотя живот у Кати был плоским, как у юной гимнастки, и трудно было себе представить, что внутри его, где-то под теплыми складочками плоти, зародилась новая жизнь, Чагин понимал, что развестись с Катей он уже не может – да его просто сожрут ее родители. К тому же в нем теплилась слабая надежда на то, что роды, быть может, пробудят в жене чувственность, что она захочет его наконец как мужчину. Но родилась первая девочка (в Кате вместо ожидаемой Чагиным чувственности пробудился звериный материнский инстинкт), затем вторая… В доме установился терпкий запах пригоревшего молока, детской мочи, мерзейших освежителей воздуха, лекарств, сладких японских духов (которые он терпеть не мог) и свежевыглаженного белья. Квартира почти не проветривалась, и Чагин всякий раз, выходя из дома, испытывал облегчение, оказываясь на свежем воздухе. Рождались дети, но он и к ним не испытывал никакого чувства, словно в них текла отравленная глупостью и природной раздражительностью кровь их матери. Девочки кричали, требовали к себе внимания, и даже первая няня (молодая деваха с коровьими влажными глазами, потенциальная охотница за чужими мужьями) не выдержала, взяла расчет и, вильнув широкими бедрами, хлопнула дверью. Девочки-погодки – сущий ад в доме. Катя стала покрикивать на мужа – мол, с детьми не гуляешь, мусор не выносишь, вечно тебя нет дома, ну и что, что деньги зарабатываешь, а как же остальные?.. Он знал, что она потихоньку от него откладывает деньги (наткнулся как-то на сберкнижку и удивился количеству знаков в конечной сумме), знал, что она кормит его приготовленными тещей котлетами и пирожками, что мажет начавшие полнеть бедра и живот жирорасщепляющими кремами, что спит в тугих эластичных лечебных чулках против варикоза… Его все в жене раздражало. Даже то, как она ест. И он спрашивал себя: а как бы он чувствовал себя, если бы Маша, его первая жена, так и не успевшая родить ему детей, вдруг располнела? Как бы он отнесся к тому, что она надевала бы на ночь лечебные чулки? И понимал, что даже если бы Маша округлилась, он любил бы ее еще больше, что сам бы смазывал ее красивый, облагороженный материнством живот кремом, следил бы за ее диетой и вообще делал бы все, только бы она не бросала его, чтобы была всегда рядом… И что дело не в полноте жены, количестве детей и даже не в запахе детской мочи в доме, а совсем в другом – ему не следовало жениться на женщине, которую он никогда не любил. И что эта его ошибка дорого ему обошлась.

Он не помнил, когда Катя вдруг перестала следить за собой. Стала какой-то задумчивой, все делала словно автоматически, даже отвечала ему невпопад, просто чтобы ответить. Часто уединялась с телефоном в спальне, с кем-то беседовала и выходила оттуда просветленная, счастливая. И похудела, ничего особенного не предпринимая, словно изнутри в ней горел огонь. Она по-прежнему ходила по квартире в голубых мягких штанишках и широкой белой кофточке на пуговицах («Ну что ты так на меня смотришь… мне удобно в ней кормить…»), прятала растрепанные волосы под широкой шелковой лентой, но выглядела при этом очень соблазнительно. Она менялась прямо на глазах и как-то незаметно, постепенно отдалялась от Чагина, не приставала к нему с какими-то просьбами, вопросами, не требовала внимания, перестала обижаться на все то, что раньше приводило ее в состояние раздражительности. Она просто сосуществовала с ним в одной квартире и словно старалась как можно меньше попадаться ему на глаза. И с детьми больше не просила гулять, даже коляску ей помогали поднимать на лифте соседи.

– Ты не влюбилась, случаем? – спросил как-то за ужином Чагин, глядя на то, с каким аппетитом Катя, глядя в одну точку, поедает вареники.

– Влюбилась, – ответила она, не глядя на него.

– И в кого же?

– В соседа, – ответила она почти серьезно.

– Не понял… Это шутка?

– Нет.

И вот тут она подняла на него глаза, отложила вилку с нанизанным на нее вареником и некоторое время сидела так, словно ожидая его реакции.

– Катя, что опять не так? Почему ты мне так отвечаешь?

– Ты спросил – я ответила. Я люблю Сергея Петровича из десятой квартиры. Ты знаешь его, у него темно-синяя машина, а он… ему лет сорок, он носит берет и черное пальто.

Все это она говорила быстро, нервно и на этот раз – глядя Чагину прямо в глаза.

– Я люблю его. И ему все равно, растолстела я после родов или нет и сколько у меня детей… Он тоже любит меня, он гуляет с нашими девочками, а ты ни разу и не видел… Все соседи знают, вся улица, мои родители, думаю, что и твоя друзья тоже… А ты – нет. Представляю, как же тебе было все равно, с кем ты живешь! Но теперь все будет по-другому.

Она встала и принялась собирать тарелки со стола.

– Мы с девочками переберемся к нему, но пока, до развода, поживем у мамы. И, пожалуйста, – она вдруг повысила голос, и Чагин почувствовал, как много у его жены накопилось сил и как звонко и твердо звучит ее голос, – прошу тебя, Володя, не надо никаких сцен! Я уверена, что и ты вздохнешь с облегчением, когда мы уберемся отсюда. Ты и дочерей своих никогда не любил. И знаешь почему?

Она даже не дала ему ответить.

– Да потому что ты – больной человек! Ты любишь свою Розмари! Эту шлюху, которая бросила тебя ради своего мачо… Променяла хорошего, положительного и любящего мужа на… Ладно, я промолчу.

– Катя… Но… И… И когда же ты успела полюбить этого соседа? И кто он такой? Я же должен знать, с кем будут жить мои дочери…

Он говорил по инерции, понимая, что все уже давно решено и что его мнение или согласие никого не интересует. Сосед заменил Чагина в этой маленькой женской семье, все это время был где-то рядом и только и ждал этого разговора. Он вдруг представил себе, о чем они говорили последнее время с его женой. Этот сосед наверняка торопил ее, советовал, как лучше начать разговор, вместе они обсуждали возможные варианты его реакции на известие о том, что жена изменяет ему и, больше того, собирается бросить, как поступила и его первая жена. Возможно, они боялись самого худшего – что Чагин ударит ее.

– Ты на самом деле решила уйти? – наконец спросил он, хватая ее за руку и усаживая перед собой на стул. – Сядь, брось свои тарелки и успокойся.

Конечно, ему было неприятно, что с ним так поступили, и он готов был сказать ей о том, что никогда не любил ее и что его тошнило даже от ее дорогих духов, не говоря уже о запахе ее тела… Но он не мог так поступить с матерью своих детей. Она старалась жить с ним как могла. Она старалась. И, возможно, страдала, понимая, что ее не любят. А сейчас, встретив свою любовь, она хочет испытать то, что испытывал, возможно, Чагин со своей Розмари. Что испытывают все пары, обретшие друг друга. И почему он должен злиться на нее? Он злился на Розмари, бросившую его, потому что он любил ее.

– Что ты знаешь о Маше? – вдруг спросил он, смутно предполагая, что во сне мог разговаривать, обращаясь к живущей в его памяти бывшей жене по имени. – Ведь мы с тобой никогда о ней не говорили…