Сахарная кукла - Соро Кет

– Это твои собаки? Там, на заднем дворе? – спросила она резким странным тоном.

– Нравятся доберманы?

– Нравятся? – она рассмеялась. – Да я с ума схожу! Могу я пойти поиграть с малютками? Я знаю, что уши гладить нельзя…

– Это и есть моя Джессика, – сказала Лизель. – А это – Фредерик, дорогая. Мой сын.

И Маркус отчего-то ощутил раздражение. А он ей кто? Дочь?

– Иди, любимый, покажи ей своих собак, – сказала Лизель и встала. – Маркус, пойдем со мной.

…Фредерик привез четырех взрослых сук и четырех щенков, из лучших итальянских питомников. Он собирался добрать необходимые по службе очки и снова вернуться в Рим, чтобы там возвыситься.

Устроившись под бок к дяде Мартину, который дослужился до епископа Гамбургского, Фред занимался тем же, что и всегда: гонял верхом с Себастьяном, да пропадал на старой отцовской псарне. Джессика то и дело крутилась там, вереща, как любит играть с собачками и позировать уже не хотела.

Маркус был только рад.

Отставив незаконченный портрет Джессики, он вернулся к настоящей работе. Работа поглотила его. Опять. Мать от него отстала, брачный вопрос был давно решен, а сам он готов был на ком угодно жениться, лишь бы ему позволяли спокойно работать на чердаке, не отвлекаясь на малолетнюю истеричку.

Если Фреду так хочется – ради бога!.. Он далеко не первый священник, скрестивший пальцы, давая главный обет.

Пусть он возьмет право первой ночи, пусть все оставшиеся ночи, возьмет себе. Поделит ее с дядей Мартином, Себастьяном и его лошадьми. Пусть только Джессика прекратит доставать его!..

Как Маркус тогда ошибся, решив, что худшее позади!

Как он забыл, что в человеческой арифметике один и один всегда дают в сумме три!.. Как он забыл, что Джесс – зверушка их матери? Как он забыл, на что способна их мать, когда на кону – деньги?

Однажды вечером, Фредерик постучал к нему.

Маркус как раз мыл кисти, задумчиво разглядывая сделанное за день и брат его слегка удивил.

– Есть разговор.

– Конечно, не об искусстве, – поддел он.

Фредерик отмахнулся.

– Ты никогда не думал о том, чтобы пожениться чуть раньше?

Маркус отметил, как тот серьезен и бледен сквозь густой медовый загар.

– Ей только-только будет семнадцать.

– Я знаю.

– Еще слишком рано.

– Боюсь, уже слишком поздно.

Маркус выронил тряпку.

От наглости брата потемнело в глазах. Мало того, что он бесстыдно увел у него невесту, – как раз это Маркус собирался ему простить. Он забрюхатил ее! И вместо того, чтобы отвести на аборт, собирался подсунуть ребенка Маркусу.

– Да ты с ума сошел?! Ей семнадцать.

– Я знаю, сколько ей, я с ней сплю! Послушай, Джесс мне все рассказала. Она согласна выйти за тебя, Маркус, она согласна, чтобы ты рисовал и жил на ее деньги… Единственное, на что она не согласна, это рожать вне брака. Это выгодно для всех нас… Дело ведь не только во мне и Джесс. Мама… она всерьез на тебя сердита.

– И все, что я должен сделать, чтоб ублажить ее, это притвориться, будто педофил – я, – саркастически подытожил Маркус, хотя и помнил взгляд матери.

– Дети не залетают! – обрезал Фред.

– А взрослые люди предохраняются, мать твою!!! – крикнул Маркус. – Я бы и так женился на ней, как и собирался! Но не сейчас! Как минимум, через год!.. Ты уезжать собрался! Зачем вам дети?!

Фред в два шага пересек комнату, Фред рухнул перед ним на колени, словно перед Христом. И… Маркус оказался женатым.

Сняв облачение, Фредерик на минуту задержался у зеркала.

В ноябре ему исполнится тридцать восемь. Самое время для пары горьких морщинок и нескольких серебряных ниточек в волосах. Фредерик готов был покляться, что всеми ими, обязан лишь одному человеку.

Матери.

Да, перед ним была Джессика, а сам он думал не головой, – тут Маркус не ошибался. Но кто все время стоял за Джесс? Кто филигранно подсказывал ей нужные ниточки? Кто кропотливо и вкрадчиво обучал ее всем тем штукам, от которых он потерял голову?.. Потерял и не находил, пока не родилась девочка.

Когда родилась Верена, чары разрушились. Кружевная, сотканная из теней и соблазнов Богиня исчезла. Осталась лишь хлюпающая носом, испуганная девчонка, срывавшая досаду на новорожденную дочь.

Кормить? Никогда! Ухаживать?! Найми няню!

Лизель целиком и полностью углубилась в Ви, услуги Джесс ей больше не требовались.

И сам он, надо признать, куда сильнее волновался о девочке. С каждым годом, все больше.

Едва его Виви научилась ходить, как у нее появились духи и туфли, прически, блеск на губах и «бойфьенды». И все вокруг намекают, что это – безумие. А он только улыбается и млеет, как идиот, когда Виви шепелявит те же слова, что когда-то четко выговаривала Джессика.

– Ты моя юбовь, павда, папоська? Ты моя юбовь!

Сперва она твердила, что станет его женой, потом была влюблена в Себастьяна, затем перекинулась на Филиппа и вот, уже этот мальчик, встреченный в лесу. И Лизель, вместо того, чтоб это пресечь, лишь поощряет ее, подбадривает. Джессика по-прежнему ребенком не занимается: ей до дочери дела нет. Но ему-то есть!.. И мать все это прекрасно видит. И дергает за ниточки уже его девочку.

Ты моя любовь, папочка… Ты моя любовь!

Не стоило ему возвращаться. Ведь он же знал, какая она!.. Ведь знал, что Мартин лежит у нее под пяткой. Не будет уже никакого Рима. Будет Гамбург, Джессика, мать и дочь. И уже не крикнешь матери: папа умер! Я – это я, а не мой отец!

Мать и его опутала.

Никуда ему уже не уйти. Не спасла ни церковь, ни суперпрочные презервативы, которые советовал Себастьян. Смех и смех. Как только Маркус подумать мог, что он не предохранялся. Да еще как он предохранялся! А Джесс говорила, будто таблетки пьет.

И вот уже пятый год пошел их Таблетке.

Да, Ви – чудесная. Такая хорошенькая, такая любящая, такая смешная. Но она вырастет. Лет через десять ей уже будет не до него. И что ему останется? Джессика? Грета? Мама?

Он вновь подумал о пареньке. Расхохотался коротко и оборвал себя. Суперпрочные, да, Себастьян?

Когда собака вывела Фреда к детям, залаяла, подавая сигнал, мальчишка испугался до полусмерти. Когда он загородил Верену собой, выставив сложенный зонт, как меч, у Фреда буквально сердце оборвалось.

Он сразу узнал черты, хотя они и исказились от страха. Эти глаза!.. Такие пронзительные, такие светлые, голубые. Такие незнакомые в обрамлении черных ресниц и в то же время, такие знакомые.