Шесть черных свечей - Дес Диллон

Матушка подошла, взяла младенца на руки и уже собиралась сказать, что с ним все отлично и что это, наверное, обезболивающее еще действует на Кэролайн. Но тут матушка увидела, что головка у младенца заостренная. Никуда от этого не денешься — головка у ребенка формой напоминала мяч для регби. Сквозь толпу сестер Кэролайн увидела матушкину реакцию.

— Смотри, смотри, это пришелец. Наверное, когда-то меня похитили. Может, много лет тому назад. По телевизору показывали про эту женщину из Кентукки.

— Ш-ш-ш, — только и сказала матушка.

Она изо всех сил старалась прикрыть остроконечную головку шалью. Но шаль соскальзывала, и матушка попыталась надеть на младенца один из маленьких чепчиков, которые у нее всегда были наготове для внуков. Чепчик был не голубой и не розовый. Кипенно-белый он был. Она даже завязала его, но все равно вышло неважно. Чепчик не хотел сидеть как надо и смахивал на кривую снежную шапку на какой-то неправильной горе. Но матушка все старалась убедить Кэролайн:

— Посмотри, посмотри, девочка, если надеть ему чепчик, он выглядит нормально.

Мы все были поражены. Новорожденный походил на персонаж из комиксов «Удивительные истории». Мы прямо-таки готовы были увидеть карту его родной планеты у него на спине. Ну и уродливый же он был. Тем временем, пока Кэролайн не видела, матушка зажала младенцу голову под мышкой и попыталась вдавить острый конец. Ребенок заверещал, но этим достиг только того, что матушка нажала еще сильнее. При этом она притворялась, что просто успокаивает малыша.

— Ай-люли, баю-бай, — заливалась матушка.

Казалось, она похлопывает ребенка, тогда как на самом деле она давила на его розовую голову, подобную ракете, с усилием в две тонны на квадратный дюйм.

Кэролайн не чувствовала ног. Обезболивающее все еще действовало. И тут Джедди выдала, я помню это очень хорошо.

— Вот чего я не понимаю насчет этого кретинского обезболивания, — сказала Джедди, — колют тебя у талии, и тело у тебя немеет ниже талии. А выше-то талии оно почему не немеет?

Чтобы попасть в этот мир, представьте себе, что вы идете по Вайн-Элли. Все вокруг облепили наркоманы и алкаши и глазеют на вас. Если вы не из этого района или даже у вас просто не местное выражение лица, вы попали. Лица и тела выныривают из темных дворов. Красные огоньки сигарет болтаются в воздухе, как городские светляки. Будто и не воскресный день, а ночь, настоящая ночь.

Дворы смердят. От мусорных контейнеров разит дерьмом. Под ногами хрустит разбитое стекло. Слышатся невнятные слова, произнесенные на иностранном языке: на вандальском. Вас пожирают глазами. Хищники ждут. Не споткнитесь. Не напускайте на себя важность. Подобострастие тоже отбросьте. Вообще постарайтесь ничем не обнаруживать себя. Не показывайте, что прилично учились в школе. А то ведь ваше «удовлетворительно» по математике написано у вас на лбу, и все отлично видят, что у вас было «хорошо» по географии. Лучше всего остановиться и завязать шнурки или повернуться, пройти несколько шагов по переулку в обратном направлении, сказать: «Блядь», будто вы про что-то забыли, затем еще раз повернуться и продолжить свой путь. Такие штуки обычно усыпляют их бдительность. Они начинают думать, что вы и не подозреваете, что они тут. А если вы не знаете об их существовании, значит, вы не боитесь. А если вы не боитесь, им не с чем работать. Страх — вот их сырье для переработки.

Вы у вандалов, мужчин и женщин. Посмотрите-ка на жилища. Металлические ставни на окнах пустых домов. В других домах горят тусклые шестидесятиваттные лампочки. Будь вы собакой, вы бы услышали жужжание дешевой лампочки, смешанное с урчанием старого зловонного холодильника. Гармоники нужды. Хитрые интеркомы у подъездов выдраны из стен, и их свисающие провода подобны кишкам, выпущенным из очередного благодетеля, а сигнальные системы лишь фиксируют убытки.

Как только пацану Зигги Каннингхема оттяпало пару пальцев на руке трехсотфунтовой дверью, интеркомам в округе настал конец. Чувству безопасности, которое дает запертая дверь, тоже настал конец. Задергивай не задергивай занавески, все равно не то что косячок скрутить, а и ящик спокойно не посмотреть, и под «Флойд» не расслабиться. Когда пацан Зигги Каннингхема вернулся из больницы, не в состоянии сосчитать до десяти на пальцах, он погрузился в мир цифр, который кончался на восьми с половиной. Правда, потом его математическая мысль в своем развитии приняла более абстрактные формы. Вот Зигги со своей компанией пропойц-бормотушников и убил весь четверг на то, чтобы надругаться над каждой доступной им дверью. Разломанные куски они отдавали поиграть своим детям. Старшие раздраконили все, что было из алюминия, и устроили свалку. Младшим достались деревянные части, и они соорудили костер. Дверей им показалось мало, и они добавили в костер добра из пустых квартир. Пламя было видно в Барджедди.

Шагайте дальше, и вы выйдете на маленькую площадь. Вас обступят дома, где все квартиры в этом духе. Одни сожжены, другие просто брошены. Но есть и такие, где еще горит свет, жужжат лампы. Вот они — точки, составляющие кривую бедности, ее подъемы и спады. Про то, что происходит за каждым окном, можно написать книгу. Но сегодня ночью для нас представляет интерес только одна квартира.

Посмотрите прямо перед собой. Вы увидите двор, образованный двумя домами. Первый этаж — одна квартира справа, одна квартира слева. Окна закрывают металлические жалюзи. На металле — золотой обманкой — отсветы уличных фонарей. Один угол отогнут — на фоне сплошного золота выделяется черный треугольник. По краям жалюзи толстый слой копоти. Сверху копоти значительно больше — жалюзи пытались поджечь дети вслед за тем, как сожгли двери с кодовыми замками. Иногда кусков дверей и пожитков из пустых квартир бывает мало. Детишки, а?! Думаю, весь этот вандализм — подсознательная реакция на ужасное положение, попытка разобрать на части, уничтожить, стереть в пыль ненавистное им место. То место, где они живут.

Из-под входной двери той квартиры на первом этаже, которая слева, льется поток воды, и растекается лужами, и изливается на улицу. В соответствующем окружении это было бы здорово. Ночью звук льющейся воды, наверное, успокаивает. Но здесь плеск заглушают привычные крики, да еще от фургона с мороженым доносится: «Зеленые рукава, Зеленые рукава»,[7]что должно обозначать трубочки, и чипсы, и булочки. Здесь это знак жратвы, блаженного чавканья и экстаза. У торговцев свой маршрут в этом районе. В районе — тошном торчке, высасывающем соки из более благополучных кварталов города.

На втором этаже свет виден только слева. На лоджии сушится белье. Лоджия, лоджия… в моей берлоджии. Вещь необходимая для женщины, которая любит проводить время на свежем воздухе.

На третьем этаже свет справа. Я даже не знаю, как зовут тех, кто здесь живет. Когда-то каждый в квартале был лично известен, но теперь всюду притаились чужаки. Прямо жуть. Паранойя какая-то.