Игра в классики на незнакомых планетах - Ина Голдин

Но если об инопланетянах не доложили в МЛЦ… если в документах планетка так и значится бесконтактной… то откуда они взяли традукторы? Постойте…

– Миро… А на каком языке вы с ними разговаривали?

– Да на родном, на испанском! Что я, их марсианский учить буду, что ли?

* * *

Гуманоиды. Как же далеко она улетела; хватило того, что инопланетяне держались на двух конечностях и еще несколькими орудовали; хватило того, что она примерно видела, чем они смотрят и чем говорят, чтобы записать их в гуманоиды. Гибкие, сделанные будто из резины, они напоминали ей что-то затолканное совсем уж на самое дно воспоминаний, что-то из детства… Ну да. Фигурки из капельниц, которые дядя Райан приносил из больницы, когда был интерном.

Одна из «фигурок» протянула ей руку. Не так – одну из боковых конечностей.

– Buenos dias, hombre de la tierra, – сказала она вежливо.

А ведь Шивон думала – телепатия. «Эффект внезапного понимания», как на Траепа. Но это не телепатия, это хороший, чистый испанский, разве что интонации чуть механические. Дальше существо сказало:

– Mi llame Pilar.

* * *

Сельве должна была стать просто еще одной планетой. Еще одно название в отчете. С годами их накапливалось все больше. Ничейных, толком не освоенных, легко забывающихся. Просто перестаешь считать миссии, в которых побывала. Гагаринцы правы: если пить, можно и не считать.

А теперь Шивон сидела посреди маленького селения, под приютившими сельвенцев местными деревьями, которые те, кажется, просто сгибали так, как им было нужно, и у нее колотилось сердце.

Контакт. На Сельве.

Кем надо быть, чтобы не сообщить об этом? Сельвенцы знали бертийский и лейский; значит, нашли их куда раньше Вальдеса.

– Ты говоришь по-другому, – сказала ей Пилар. – Ты говоришь не так, как Миро-с-корабля.

А вот это уже был нонсенс. Никто не способен различать языки чужой планеты, это знают первокурсники. Вентиец способен отличить земной от кларийского, но английский и японский будут для него звучать одинаково; а землянина нужно восемь лет учить на лингвиста, чтоб он понял разницу между пятью языками Венты.

Но может ведь быть такое. Особо устроенные, необычно гибкие органы речи – биологам и фонетистам придется еще с этим разбираться, – особый мозг, способный понимать.

– Ты можешь научить твоему языку, – говорит Пилар. – Миро-с-корабля научил.

Верно. Миро-с-корабля больше нечего было делать. Он торговал с сельвенцами, как с неразумными индейцами, – только вместо дешевых бус всучивал им дешевые детективы, прихваченные из дому.

– Я могу, – говорит Шивон. Этим не надо будет традукторов, они – сами себе традукторы. Она сидит, обняв руками колени, и смотрит на чудо. Наверное, что-то такое и искали все Лингвистические комиссии; все «Гринберги», «Щербы» и «Соссюры». А она нашла. Чудо; философский камень; святой Грааль.

* * *

Вальдес оставил ее с сельвенцами одну, и на корабль Шивон возвращалась пешком. Не спеша, пытаясь успокоиться. Она шагала, боясь ступить, боясь дотронуться до растений, казалось, они тут же сомнутся, скомкаются, станут просто куском пластилина. Вскоре иллюзия прошла, стволы и листья были крепкими, плотными, психоделически яркими. Земляничные поля навсегда. Шивон погрузилась в собственные мысли и не услышала шум вездехода; и Старшему брату пришлось окликать ее несколько раз:

– Ни Леоч! Какого черта вы отключили связь?

Оглянулась – сутулая фигура рядом с вездеходом. Вздохнула:

– От Старшего брата не укроешься.

– Не надо было покидать зону. У нас чрезвычайное положение, не забыли?

Шивон еще чувствовала ладонью рукопожатие сельвенки, думала – ведь за этим, на самом деле, мы сюда летели…

– А у меня это крайний вылет, – сказал вдруг Корда. – Все, вот уходим отсюда, сдаю отчет в орден и на Землю.

Шивон пригляделась. Вроде бы не старый, но по виду разве определишь. Да и эта трубка с кислородом…

Корда глядел на низко висящее в небе белое пластилиновое солнце. При абсолютно черной шевелюре у брата были голубые глаза, светлые, будто вылинявшие

– Пришло подтверждение. Все совсем плохо.

– Я в курсе, – ответила Шивон. – И те, кто там живут, – она кивнула на гибкие деревья невдалеке, – тоже в курсе.

– А откуда вы… – Корда стоял, уставившись на нее, переступая ногами по неуютной мнущейся почве. – Это же бесконтактная планета.

– Кому как, – сказала она. – Мне нужно немедленно связаться с Лингвистическим центром.

* * *

Но вместо того чтобы связываться с МЛЦ, она не удержалась: вызвала «Джон Гринберг» и попросила разыскать доктора Лорана Дюпре.

– Шивон! – на экране возник Лоран. – Что ты делаешь на Сельве, nom de Dieu? Хватай своих гагаринцев и убирайся оттуда.

– Лоло, – сказала Шивон, – Лоло, у меня тут… контакт.

Сначала он слушал молча, опешив. Потом стал скептически качать головой.

– Слишком поздно, ma puce. Знаешь, сколько всего надо собрать, чтобы официально объявить это контактом? Ты элементарно не успеешь.

– Лоран, тут живые существа, и они говорят по-нашему! Мы не имеем права их здесь оставлять! Я, как полномочный представитель…

– …запасной козы, – осадил Лоран. – Ты летела с ними не как человек от Лингвистической комиссии, а как доброволец. Нет у тебя никаких полномочий. А МЛЦ возиться с ними не будет, потому что… нету времени.

* * *

Их было очень мало; душ двадцать, наверное, вместе с детьми.

– Вы все живете здесь? – спросила Шивон у Пилар. Они уже могли изъясняться на пристойном английском.

– Нет. Все живут там, – Пилар кивнула в сторону ползущего за горизонт разноцветного леса. – Но нас там нет. Нам там нельзя.

– Потому что вы помогали Миро-с-корабля? – осторожно спросила Шивон.

– Потому что мы разговаривали, – сказал другой сельвенец. Ему земного имени не дали. – С Миро, с другими. С тобой. Нам нельзя.

– Нельзя разговаривать?

– Вы чужие, – мягко произнесла Пилар. – Мы говорили с чужими. И теперь все кончится. И нам нельзя… там. Со всеми.

* * *

И она читала им вслух. Это не было утешением, не было обещанием – по крайней мере, сначала ей так казалось. Лишь слова, чужие слова, которые приютившиеся невдалеке от зоны существа могли складывать как угодно. Но складывали почему-то так, что ей становилось неуютно

– Ты знаешь, что все кончится, – сказала ей Пилар. – Они – наши, другие, – они не хотят улетать. Но я боюсь. Я боюсь, Шивон-с-корабля. У меня есть маленький, Шивон. Я не хочу, чтобы все кончилось для него.