Цена моих грез - Ева Ройс

В кабине мы одни, если не считать наши безмолвные отражения в зеркальных стенках. Он стоял совсем рядом, настолько близко, что я вдыхала запах его парфюма вместе с кислородом.

– Даша, – вкрадчивый голос я и слышу, и чувствую кожей, – никаких сюрпризов, поняла?

Несколько секунд на него смотрела, глотая слова будто горький горячий чай, что мама заставляла пить зимой, и, едва створки лифта распахнулись на нужном этаже, ответила:

– У меня на сюрпризы не хватит оплаты.

И вышла первой, чтобы остановиться через пару шагов: дорогу я не знала, а деревянных дверей со стальными табличками много. И шум такой за ними, что я, стоящая в коридоре, все слышала. Это было неожиданно – выйти из лифта, где царила тишина, в жужжащий улей, в котором ни на минуту не останавливается работа. Особенно выделялся среди какофонии звуков мужской бас. И, судя по обрывкам слов, что до меня доносились, кто–то о–о–очень провинился.

– Что это, я тебя спрашиваю? – после вопроса разгневанный голос замолк, явно дав ответить своему собеседнику. – Актриса? Да она ж клоп обыкновенный. Верни ее обратно в клоповник, где взял. Господи, что ж мне все делать? Экспрессия нужна, Валера! Трагедия! Это же апокалипсис чувств, мать твою, а не ромашки на лугу! Ладно, следующую показывай…

– Дарья, время!

Я замерла, но ладонь, жар которой я чувствовала даже через плотную ткань пальто, немного подтолкнул вперед. К тем самым дверям, где кто–то профессионально орал:

– Стоять, я сказал! – а следующая фраза вообще можно цитировать в театре абсурда, учитывая ранее произнесенное: – Иди за успокоительным!

И, если честно, я бы тоже не отказалась от валерьянки, потому что нервы сдают. Вот даже сейчас ноги трясутся.

– Слушай, – я остановилась у самых дверей, заставив притормозить и Павла. – Может, попозже зайдем? Когда успокоительные принесут?

Вторя моим словам, из–за дверей, за которыми без сомнений сейчас находился сам Малеев собственной персоной, выскочил парень примерно моего возраста. Я еле успела отскочить, чтобы избежать столкновения, а Валера, скорее всего, это был именно он, провел ребром ладони по шее и, кивнув моему конвоиру, куда–то побежал по длинному коридору, чуть ли не врезаясь в каждого работника студии. Но, так как они не обращали внимание на Валеру, делом это было привычным. Мне резко захотелось покинуть мир высокого кино. Где здесь обрыв? Скинусь вниз с киноолимпа.

– Привыкай, – сказал Левич и дверь открыл, где подозрительно все затихло. Зря.

– Да черт бы тех, кто… – начал знаменитый режиссер, который сейчас восседал на секретарском столе с секретаршей в объятьях, но, увидев вошедшего, отпустил зардевшуюся девицу, чья помада переехала на губы Виктора Малеева. – Не ожидал тебя увидеть, друг.

– Оригинальное успокоительное нашел, – заметил Павел с усмешкой.

– Зато действенное, – пожал плечами мужчина с прической “под ноль”, подошел и протянул руку. Мой конвоир пожал крепкую режиссера ладонь с узорами татуировок на фалангах пальцев.

Я решила, что в помещении безопасно, потому вошла и, как приличная девочка, прикрыла дверь. Тут–то меня и заметили. И секретарша, и Малеев.

– Что за малышка? – обвел меня взглядом с ног до головы режиссер.

– Нашел тебе актрису для твоего “апокалипсиса чувств”, – хмыкнул Левич. Ничего себе, дьявол умеет иронизировать!

– Недурно… – протянул он.

Улыбнулась, хоть и себя превратно чувствовала, и, раз меня кое–кто не представил, сама представилась:

– Здравствуйте, – протянула ладонь. – Дарья.

– Виктор. Приятно познакомиться, – сухие пальцы сжали мои, а после поднесли к губам.

Мне стало неловко, в щеках огонь будто поселился и… Два взгляда меня обожгли и чуть ли не четвертовали. Один – знакомый океан, в котором танцевали танец моей смерти торнадо, второй – секретарши.

– Мне тоже, – поспешно отобрала свою конечность и спрятала за спину. Как–то ситуация паршивой выходит – я смотрю в глаза мужчины, который… В общем, который, а другой целует мне ладонь внезапно.

– Что на пороге стоим? Идем в кабинет! – и словно совсем не заметивший зависшую в воздухе тишину и напряженность, один из самых знаменитых режиссеров страны направился в сторону приоткрытых дверей.

Мы с Левичем пошли следом, только у самого входа мужчина задержал меня и, шепнув “не рыпайся”, настолько быстро накрыл мои губы своими, что я и среагировать не успела. Лишь в глазах слезы бессилия блеснули от этой игры на публики. Ведь специально для Виктора все.

К счастью, поцелуй длился всего ничего, он просто “метку” принадлежности выжег своей кожей. Печать поставил. Показал еще раз, что я в его власти. Дернул за цепь свою игрушку.

Истинная боль никогда не ощущается сразу. Она похожа на чахотку: когда человек замечает первые симптомы, это значит, что болезнь уже достигла едва ли не последней стадии.

(с) Юкио Мисима

Я ошибся впервые за много–много лет. Ошибки вообще мне с некоторых пор не свойственны, а тут я допустил их сразу несколько.

Во–первых, я наивно(противно звучит, правда?) полагал, что смогу ее с кем–нибудь смогу поделить. Даже с работой. А во–вторых, когда предложил девочке роль. Не надо было. Но сейчас уже поздно, потому что, мать его, я слово всегда держу.

А едва Виктор ее кожи губами коснулся, злость такая проснулась. И она, блять, стоит и огромными глазищами на него смотрит, позволяет к себе прикасаться. Ему, а когда я – лицо кривит и вырывается.

Так не только она поступила. Когда–то, едва я только на ноги встал и с успехом дела начал вести, встретил я девушку–ангела. Так мне казалось. Я вечность был готов смотреть в голубые глаза этой дряни и дышать запахом ее блондинистых волос. Готов бы всю себя ей отдать. Думал, наивный идиот, что влюбился и встретил “ту самую”. Я тогда еще верил в то, что сердце у меня есть и душа. Однако оказалось, что сука эта вообще подставная. Спит еще с тремя “смыслами всей жизни” и сосет своему главному боссу, что использует эту шлюху как неплохой информатор. А еще оказалось, что я из ее “мальчиков” самый противный. Мол, терпела только за подарки. Она сама мне это в лицо высказала в день разоблачения, когда я кончил в ее потрепанный рот, остальными дырками побрезговал. Она для меня больше не была ангелом. Скорее, куском дерьма с ртом.

И эта туда же. Кривится. Я в тот момент хотел ее придушить, чтобы закончить это все. Поставить жирную точку. Или раздавить суку. В пыль стереть губами.

Однако едва губ ее коснулся – пропал. Опять оглох и онемел. Пропал. И плевать стало, что ей хуево. Мне было хорошо.

И понял страшное: это конец. Все. Я зависим от нее.

Чертов Малеев встретил нас с улыбкой понимающей. Хотя хрен что он понимает. Он не знает, каково сходить с ума от ее запаха и не иметь возможность губами провести по ее коже, чтобы собрать ее тепло своей плотью.