Семь тучных лет - Этгар Керет

Года четыре назад, за несколько недель до рождения нашего сына, на первый план для нас с женой вышли два непростых философских вопроса.

Первый – будет сын похож на маму или на папу – быстро и однозначно разрешился сам собой, едва Лев появился на свет: Лев был прекрасен. Как метко сформулировала моя дорогая жена, «от тебя он унаследовал только волосы на спине».

Вторая тема – кем сын станет, когда вырастет, – беспокоила нас первые три года. Раздражительность Льва делала его подходящим кандидатом на должность таксиста, его феноменальная способность выискивать для себя оправдания давала шанс преуспеть на юридическом поприще, а его нерушимая власть над окружающими намекала на потенциальный успех в качестве члена какого-нибудь тоталитарного правительства. Но за последние месяцы туман, скрывающий пухленькое розовое будущее нашего сына, почти рассеялся. Вероятно, Лев станет молочником, потому что в противном случае его редкий дар просыпаться каждое утро в пять тридцать и упорно будить нас окажется растрачен впустую.

Утром позапрошлой среды наше традиционное пробуждение в пять тридцать утра упредил звонок в дверь. В одних пижамных штанах я пошел открывать – и увидел своего лучшего друга Узи, белого как простыня. Позже Узи, нервно куря на балконе, рассказал мне, что ужинал с С, двинутым на всю голову мальчиком из нашей школы, который, разумеется, стал теперь двинутым на всю голову высокопоставленным военным. Дело шло к десерту, когда Узи закончил хвастаться недавней сомнительной сделкой с недвижимостью, и тут С. рассказал ему про недавно полученное по внутренним каналам секретное досье. Собранное агентами внешней разведки, это досье предлагало психологический портрет иранского президента. Утверждалось, что Махмуд Ахмадинежад – один из немногочисленных государственных лидеров, чьи подлинные взгляды, излагаемые за закрытыми дверями, еще фанатичнее, чем излагаемые на публике.

«Почти всегда дела обстоят наоборот, – объяснил С. – Мировые лидеры – собаки, которые лают, но не кусают. Но тут создается впечатление, что его желание стереть Израиль с лица земли гораздо сильнее, чем он признается. А он, ты знаешь, много в чем признается».

– Въезжаешь? – спросил меня Узи, капая потом. – Этот двинутый иранец готов разрушить Израиль, даже если в результате будет уничтожена его собственная страна. Он думает, что с панисламской точки зрения это победа. И у такого чувака через несколько месяцев будет атомная бомба. Атомная бомба! Ты понимаешь, какая катастрофа меня ждет, если он сбросит эту бомбу на Тель-Авив? Я сдаю тут четырнадцать квартир. Ты когда-нибудь слышал про радиоактивного мутанта, который бы вовремя вносил квартплату?

– Возьми себя в руки, Узи, – сказал я. – От бомбардировки пострадаешь не только ты. У нас, например, ребенок, и…

– Ребенок не платит за квартиру! – заорал Узи. – Ребенок не подписывал с тобой договор, который сам же и разорвет, ни на секунду не задумавшись, как только вырастит во лбу третий глаз!

– Дядя Узи, – услышал я сонный голос Льва, – а можно мне тоже третий глаз?

Тут уж и я зажег сигарету.

Когда на следующий день жена попросила меня поговорить с водопроводчиком про мокрое пятно на потолке нашей спальни, я пересказал ей свой разговор с Узи.

– Если С. прав, – сказал я, – водопроводчик – пустая трата времени и денег. Зачем чинить что бы то ни было, если через два месяца весь город будет уничтожен?

Я предложил подождать с полгода и заняться потолком в марте, если мы все еще будем живы. Жена помедлила с ответом, но ее взгляд говорил мне, что она не оценила всю серьезность текущей геополитической ситуации.

– То есть, если я правильно понимаю, ты, наверное, и работы по саду хочешь отложить? – спросила она.

Я кивнул. К чему зря разбрасываться апельсиновыми саженцами и фиалковой рассадой? Если верить интернету, она особенно чувствительна к радиации.

Вооружившись разведданными Узи, я сумел уберечь нас от массы домашних дел. Согласился я только на травлю тараканов, потому что этих гадов даже радиоактивные осадки не остановят. Постепенно жена тоже стала входить во вкус нашего убогого существования. Найдя сайт (пусть и не слишком заслуживающий доверия), где утверждалось, что атомная бомба у Ирана уже есть, жена решила перестать мыть посуду.

– Ужасно нервирует, когда стоишь, сыплешь порошок в посудомойку – и вдруг тебя взрывают, – объяснила она. – Начинаем мыть посуду строго по мере надобности.

Эта философия – «если уж я сдохну, то хоть не лохом» – распространилась далеко за пределы посудомоечного эдикта. Мы быстро прекратили ненужное мытье полов и бесполезный вынос мусора. Следуя коварному замыслу моей жены, мы отправились в банк и взяли огромную ссуду, сообразив, что если нам удастся снять деньги со счетов достаточно оперативно, мы здорово надуем систему.

– Посмотрим, как они будут нас искать, когда вся страна превратится в огромный кратер, – смеялись мы, сидя в грязной гостиной перед новым плазменным телевизором невообразимых размеров. Вот бы хоть один раз за всю нашу недолгую жизнь мы сумели обставить банк, а не банк – нас.

А потом мне приснился кошмар, в котором Ахмадинежад подошел ко мне на улице, обнял меня, расцеловал в обе щеки и сказал на беглом идише: Ich hub dir lieb – «Брат мой, я люблю тебя». Я разбудил жену. Все лицо у нее было в известке: дела с влажным пятном над нашей кроватью становились все плачевнее.

– Что случилось? – испугалась жена. – Иранцы?

Я кивнул, но быстро успокоил ее, сказав, что это был просто сон.

– Что, они нас уничтожили? – спросила она, гладя меня по щеке. – Мне такое снится каждую ночь.

– Еще хуже, – сказал я. – Мне приснилось, что мы с ними помирились.

Это стало для нее серьезным ударом.

– Может быть, С. ошибся, – в ужасе прошептала она. – Может быть, иранцы не нападут. А нам жить дальше с этой грязной, рассыпающейся квартирой, и долгами, и твоими студентами, которым ты обещал проверить работы до января и даже не начинал. И твоими нудными эйлатскими родственниками, которым мы обещали приехать на Песах, потому что думали, что к этому времени…

– Это был просто сон, – ободрил ее я. – Ахмадинежад просто ненормальный, по глазам видно.

Но было поздно. Я изо всех сил обнял жену, ее слезы катились по моей шее, а я шептал:

– Не волнуйся, милая. Мы из тех, кто выживает. Мы уже пережили столько всего: болезни, войну, теракты; если нам грозит мир – мы переживем и мир.

Наконец моя жена заснула, но я не мог спать. Поэтому я встал и подмел в гостиной. Завтра утром позвоню водопроводчику.

Стоило мне сесть в это такси, как я заподозрил неладное. Не потому, что водитель нетерпеливо попросил меня пристегнуть ребенка ремнем уже после того, какя это сделал, и не потому, что он, кажется, ругнулся, когда я сказал, что нам нужно в Рамат-Ган. Я часто езжу в такси и привык к раздражительности, поторапливаниям и пятнам пота под мышками. Но на этот раз сама манера речи водителя – слезливо-агрессивная – напрягла меня. Льву тогда еще не исполнилось четырех, мы ехали к бабушке. Ему, в отличие от меня, не было никакого дела до водителя, и он был в основном сосредоточен на уродливых высоких зданиях, всю дорогу ему улыбавшихся. Он тихонько напевал себе под нос «Желтую подводную лодку», выдумывая слова, которые звучали почти как английские, и размахивал в такт короткими ножками. Вдруг его правый сандалик стукнулся о пепельницу в дверце машины и сбросил ее на пол. В ней не было ничего, кроме обертки от жвачки, – никакой мусор не рассыпался. Я уже наклонился за ней, но тут водитель резко затормозил, обернулся к нам и, придвинув лицо почти вплотную к лицу моего маленького сына, завопил: