Ветры земные. Книга 1. Сын заката - Оксана Демченко

Неоднозначность в продуманную картину приема вносило поведение гостя. Это был весьма молодой человек, одетый в скромное дорожное платье, без герба и иных отличительных признаков происхождения, без украшений. Гость стоя выслушивал речь служителя, как, вроде бы, и подобает. Но – стоя спиной к патору! Все свое внимание гость уделял дивному виду, открытому для взгляда со столь изрядной высоты: всё же двенадцатый ярус башни! Потакая любознательности, мирянин отдернул тяжелый бархат, призванный сберегать тень и прохладу даже в полдень и даже здесь, под самым шпилем оплота главной башни обители Серебряного Света.

Башня – у этого слова много смыслов. Так называют белокаменный перст высочайшего строения во всякой обители. Подобное строение обычно имеет круглую форму или возводится квадратом кладки, ориентированным по сторонам света. Перст башни увенчан шпилем и указует в небеса или же в облака, явись они затенять виноградники среди лета.

Башня – не только строение, тот же смысл имеет и символ веры. А еще Башня – произносимое шепотом и с опаской определение силы, немалой и все растущей, сосредоточенной в руках служителей божьих.

Выказал ли гость уважение, явившись сюда по приглашению патора? Или обозначил слабость и признал патора первым среди равных? Может, он вознамерился разрешить некие сомнения? Или пожелал всего лишь насладиться видом из окна, как сообщил еще до начала беседы? В точности ответа не знали ни патор, ни его ближние, ни, может статься, сам гость.

– «… таким образом, лоза моих рассуждений принесла сей плод, долгожданный, взлелеянный на почвах наблюдений и молитв. Воистину неоспоримо единство корня, из коего происходят верования севера и юга, а также и диковатые, маловнятные нам культы заокраинного и полулегендарного востока. Корень же исконный есть древнейшая вера предков наших, постепенно обросшая листвой языковых и обрядовых особенностей, сокрывших извечный и неизменный единый ствол в пестроте сиюминутных различий. Увы нам, различия подобно листве заслонили главное, породив нечестивую распрю…», – голос патора Паоло пресекся, рука небрежно, с отвращением, стряхнула свиток с подставки для книг. – Полагаю, довольно чтения, мне тягостно повторять измышления и отравлять ваш слух. И так очевидно: безумец даже теологические рассуждения сделал ересью, богохульным средством, призванным прекратить, как он выразился, «распрю». Распрей же, Ваше Ве…

– Помилуйте, я смиренный паломник, – с долей раздражения отметил гость, так и не обернувшись, но выказав должное усердие в поддержании своей игры в неузнанность. – Я внемлю словам мудрости, преисполненный веры и смирения.

– Конечно же. Итак, продолжим. Распрей презренный отщепенец смел именовать поход во имя веры, принесший одному только вашему деду земли до самого перешейка Канто и девять крепостей: Тольэс, Ба…

– Не жалуюсь на память, – поморщился гость, снова сосредоточившись на изучении долины. – Патор, воистину Башня умеет и удивлять, и творить чудеса. Я совершил небольшую прогулку, покинув столицу в преддверии большой жары. В путь я отправился с определенными убеждениями. Как мнилось мне, неоспоримыми. Ту распрю начали южане, хроники дворца ничуть не лживы. Но весь урожай собрали не они, а мы. Однако же способ… скажем так, жатвы не выглядит безупречным даже в открытых семейных хрониках.

– Если бы старик успел вынести за порог обители свои бредни, долина Сантэрии, того и гляди, осмелилась бы объявить себя центром мира, ничуть не заботясь о мнении самого маджестика. Ложная гордыня могла вознести обитателей долины в их помыслах превыше мирской власти, превыше духовных заветов, созданных в радении о благе жизненном и посмертном. Они обратили бы взоры к югу и польстились на сладкую ложь эмира и его злоязыких советников. Разместите сей довод на весах рассуждений, и способ противодействия ереси не покажется чрезмерным. Ибо устои незыблемы, иного не допустим ни мы, ни вы.

Голос патора журчал убедительно, искренне – но несколько усыпляюще. Гость с заметным трудом подавил зевок, давая понять, что не любит словесные кружева. Паоло смолк и решил выдержать паузу, обозначая право хозяина в разговоре. Гость прошел до угла зала и взглянул в полукруглое окно с граненым хрустальным стеклом.

Отсюда открывался роскошный вид на миндальный сад, розарии, большой парк, тянущийся до самой стены обители, на зеленых великанов – дубовую рощу, занимающую всю долину вне стен. Дорога на столицу то пряталась в тени могучих крон, то выбиралась под палящее солнце. Малые тропки вились от ствола к стволу прихотливым узором, отмечая каждодневный путь служителей, присматривающих за рощей и в должное время собирающих драгоценную пробковую кору.

Гость едва заметно дрогнул бровью. Вряд ли ему нравились полубезумные порывы старой королевы Атэррийской – Хуаны Второй, передавшей Башне лучшие владения, и в том числе почти все дубовые рощи… Ведь кора – это живое золото. Гость вздохнул и зашагал вдоль стены, без интереса поддевая шторы и изучая виды.

– Пожалуй, вы правы, ваше преосвященство. Но вернемся к той жаре, что сделала целительным и даже насущным мое путешествие. Юг летом – воистину пекло. Пожалуй, погода схожа с давней, знакомой моему деду и не сулившей ничего благого… даже при взгляде из этого окна. Кажется, в тот год было принято решение о земельных и иных особых правах паторов в Барсе. Некоторые назвали указ уступкой, иные нашли в решении необдуманность и чрезмерность. Сплетники позволили себе шептаться о слабости короля. Но чудо было явлено, мы изгнали ересь из Сантэрии. Хотя перевалы считались неприступными.

Патор кивнул, позволил себе растянуть губы в подобии улыбки, пресной, как хлеб, подаваемый страждущим у внешних врат оплота веры. Паоло поднялся из кресла, сгреб в ладонь сверток, поданный сэрвэдом по хозяйскому знаку. Обладатель белого одеяния скользил беззвучной поступью старого, но все еще уловистого, кота, охотящегося на дерзкую венценосную мышь.

– Пути свершения людских деяний небезупречны, зато провидение воистину вне пересудов. Самое грозное оружие людей – ничто перед карой высших сил. Первому оказывают отчаянное сопротивление, второе принимают в смирении, склонив голову и умоляя о милости, свершая акт покаяния.

– Провидение вне власти мирской, – гость утратил интерес к видам за окнами и уделил внимание патору. Повернулся к нему всем корпусом, чуть поклонился, выказывая уважение сану. – Теперь я вижу: вы с редкостным усердием желаете вернуть в закрытую библиотеку труды того старика… и это оправданно.

– Именно. Едва ересь покинет столицу по воле вашей и во благо Башни, мы примемся неустанно возносить молитвы, и с божьей помощью дела юга переменятся. Внутренних врагов короны постигнет возмездие, внешние утратят воинственность. Вы сможете отвести войска к северу, что теперь весьма выгодно. Вы проявите политическую мудрость и покажете себя сильным стратегом.

– Стратегом? Того и гляди, Бертрана начнут именовать уже не белой, а блаженной вороной, – усмехнулся гость, намекая на вольное толкование своего имени. – Как можно оголять крепости, если на южном склоне гор скопилось до двадцати тысяч сабель, и это только надежно известные нам силы?