Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев

– У меня кончились патроны, но я знал, что ты где-то рядом.

И тогда я спросил его:

– За что ты хотел убить ту гориллу? Там, на баррикаде?

Колорадо, казалось, пропустил мой вопрос мимо своих необычных ушей.

В саду засвистело, но это были не соловьи. С деревьев посыпались скошенные пулями ветки. Мне не терпелось убраться отсюда подобру-поздорову.

– Дня два назад, – спокойно начал Колорадо, – я взял этого козла на дело. Его вид обманул меня. Я думал, в таком могучем человеке не должно быть места для страха. – Он усмехнулся. – Грузины нас обнаружили слишком рано. Пришлось отстреливаться. Я оглянулся убедиться, что с типом все в порядке, но того и след простыл. Мне удалось выбраться. В ту ночь я не нашел его. Он же зашел к Боле и потребовал от моего имени денег. Боле, конечно, не поверил, и эта мразь прострелила ему ногу. Затем он связал раненого и изнасиловал его беременную дочь.

Я прикусил губу, чтоб не улыбнуться. Все-таки есть на свете справедливость! Хряк, твою мать, с тебя причитается. Я вспомнил заплаканное лицо друга во время той богатой свадьбы, что Боле сыграл для своей единственной дочки.

Пули визжали не умолкая. Но я уже не боялся и даже хотел, чтоб одна из них попала в меня – только слегка, конечно, чтобы похвастаться раной, полученной в настоящем бою, той, которую любил. Сладкая дрожь пробежала по телу…

Голос Колорадо вернул меня к действительности:

– Возьми свой трофей, больше нам здесь делать нечего.

Стрелок из меня никудышный, но однажды в Присе я с пятнадцати метров или около того попал в глаз курице из карабина. Мне не верят, когда я рассказываю об этом, и дело тут совсем не в курице и даже не в яйце, которое она, возможно, снесла накануне в еще не сгоревшем курятнике. Просто мне хочется поведать о том, как я, увидев дым над селом на склоне горы, не остался в городе под тем или иным предлогом, а помчался с несколькими добровольцами на помощь присским ополченцам. Мы прибыли туда после Парпата, то есть слишком поздно. Он со своими ребятами уже отбил атаку грузин и прогнал их обратно в Еред, откуда потом целую неделю доносился плач; еще я слышал, будто у ворот каждого второго дома этого села стояло по крышке гроба, а то и по две. Впрочем, слухам я не очень-то и верю, но, как говорится, за что купил, за то и продаю.

Как бы там ни было, грузины своего добились. Они сожгли Прис дотла и по ходу дела убили нескольких пожилых сельчан. В числе убитых оказался мой дальний родственник – электромонтер дядя Шалико. Он был похож на доброго медведя из мультика, с самого детства его помню. Бывало, придет он на нашу улицу, гремя цепью, которой он привязывал себя к столбу, и вся пузатая мелочь сбегается и ждет представления. Дядя Шалико раздавал нам мятные конфеты, и мы, посасывая карамель, смотрели, как он косолапо лезет на верхушку столба в этих своих кошках поменять сгоревшую лампочку или починить провод. Иногда отец зазывал его к нам домой пропустить стакан-другой вина. Дядя Шалико заходил, и я, гордый тем, что у нас такой важный гость, вбегал за ним следом. Он всегда сажал меня на колено, пока мать накрывала на стол, и гладил по голове. После второго кувшина раскрасневшийся дядя Шалико давал мне три рубля, на которые, если мать не отберет, я потом с пацанами покупал сигареты…

Постояв немного над телом дяди Шалико, лежавшим недалеко от его сгоревшего дома, и пробормотав «рухсаг у», я поднялся наверх, к каналу над селом. Черт возьми, сколько я увидел там мертвых грузинских солдат! Вода в канале почти пересохла, и свиньи, принимавшие там раньше грязевые ванны, теперь обжирались вывалившимися кишками одного из убитых. Меня мутило, однако я стал считать, сколько же душ все-таки уволок дьявол из вонючего канала в пекло. Вдруг откуда-то появилась еще свинья с окровавленной харей и чуть не укусила меня, дрянь. Я отскочил в сторону, а она, спустившись вниз, принялась за трапезу. Подбежали двое парней с автоматами и начали стрелять в людоедов, крича, что этак свиньи съедят всех солдат и грузинам нечего будет предложить в обмен на заложников. Визг поднялся невообразимый.

Мне стало совсем нехорошо, и я побрел дальше, к танку, зарывшемуся стволом в ил. Пацан с бритой головой увязался за мной, он говорил, что экипаж, скорей всего, остался внутри и неплохо было бы взорвать их к такой-то матери. Я закинул в открытый люк башни лимонку. Удовлетворенный взрывом, мальчишка взобрался на башню танка и пролез внутрь. Может быть, я и подождал бы его и продолжил бы с ним знакомство, но у него не было старшей сестры, пусть даже страшненькой, и он стал мне неинтересен.

Повернув обратно, я пошел вдоль канала к центру села, куда прибывали группы вооруженных людей. Все говорили о контратаке, некоторые кричали, что надо бы взять Еред и сжечь его со всеми жителями. Крикуны хреновы. Ну их к свиньям.

В тени огромного ореха отдыхали ребята, среди них я заметил приятеля, служившего в Афгане, подошел к нему и присел рядом. Он кивнул на валявшуюся у ног пустую трубу от «Мухи» и тоскливо сказал:

– Не берет.

– Что не берет? – спросил я, озадаченный.

– Да броню не берет, – сказал приятель, кивая на стоявший за дорогой подбитый грузинский БМП. – Дважды стрелял в него из «Мухи», оба раза попал, но это дерьмо не берет броню.

Приятель со злобой пнул ногой зеленую трубу.

Сидевший у забора парень с автоматом, откусив от недозрелого яблока, сказал, что Парпат в сегодняшнем бою замочил восьмерых грузинских солдат из одного рожка. Другой, в камуфляже, с бульдожьей мордой, сплевывая косточки от алычи, заспорил:

– Не восемь, а пятнадцать солдат.

– Ты-то откуда знаешь? – скривился любитель кислых яблок.

– Мне рассказал об этом тип, видевший все собственными глазами, – заявил бульдог, чавкая.

– Проклятая «Муха», – не унимался приятель, служивший в Афгане. – Ею и консервную банку не пробьешь.

– А как он их убил? – спросил я парня с бульдожьей мордой.

Выпучив глаза, тот начал рассказывать:

– Парпат, двое местных и тип, видевший все собственными глазами, пошли на разведку. Они услышали грузинскую речь, доносившуюся из оврага, и остановились. Местные, кажется, струсили и зашептали: мол, это, скорей всего, наши и лучше вернуться, потому что ребята примут нас за врагов и перестреляют. А Парпат подкрался к оврагу и, увидев пятнадцать грузинских солдат, уложил их, но не с одного рожка, как все говорят, а из двух больших спаренных, да еще лимонки закинул.

Любитель кислых яблок хотел возразить, но тут возле нас, подняв облако пыли, тормознула белая «семерка» Гамата. Из машины в числе прочих вылез тип в светлом пиджаке и черных отутюженных брюках, лицо закрывали модные солнцезащитные очки. Его облик так не вязался с тем, что происходило сейчас вокруг. Я не сразу узнал в нем Колорадо, только когда он улыбнулся и заговорил со мной. Мы обнялись, и после взаимных приветствий Колорадо спросил: