Уловка - Сандра Браун

— Лайон, Энди, вы закончили? Подать вам кофе в патио?

Он уронил ее руку и отпрянул назад, когда Грэйси открыла кухонную дверь и вошла в столовую.

— Мы собираемся прогуляться к реке, — ответил Лайон гораздо спокойнее, чем Энди могла ожидать. — Мы выпьем кофе, когда вернемся, просто оставь его там. Не знаю, сколько времени это займет, так что иди спать, если хочешь.

— Я вымою посуду и проверю, как там генерал Рэтлиф, — сказала Грэйси. — Кофе будет ждать вас в патио. Доброй ночи, если я вас больше не увижу.

— Спокойной ночи, Грэйси, — отозвался Лайон.

— Доброй ночи и спасибо за восхитительный ужин, — пробормотала Энди, надеясь, что Грэйси не заметила ее смятения.

— На здоровье. А теперь, вы двое, не мешайтесь мне здесь. Отправляйтесь на свою прогулку.

Лайон провел Энди через владения Грейси, огромную, вычищенную до блеска кухню. Она была оборудована бытовой техникой практически промышленного масштаба.

— Грэйси готовит здесь для всех работников ранчо?

Энди знала, что ранчо Рэтлифов — это почти что маленький город: десятки ковбоев со своими семьями жили в границах их владений.

— Она много лет кормила всех холостяков, которые жили в домике для рабочих, — он указал на светлое здание слева от входа в патио, похожее на общежитие, — но когда отец заболел, я нанял кухарку. Теперь главная обязанность Грэйси — присматривать за папой, когда меня нет рядом.

— Утром вы сказали, что она живет здесь дольше вас.

— Да, она приехала в этот дом вместе с папой и мамой сразу после постройки. Мама умерла, когда мне было десять. С той поры меня растила Грэйси.

Обогнув бассейн, они прошли мимо нескольких зданий, принадлежащих усадьбе, и побрели по тропинке в сторону реки. Кусты, днем высаженные мистером Хутоном, как показалось Энди, хорошо вписывались в окружающий ландшафт. В воздухе висел запах свежевскопанной земли — влажный и умиротворяющий. Стоял чудесный летний вечер. Полумесяц в ночном небе был похож на театральную декорацию, будто чьей-то рукой подвешенный над далекими холмами. Они шли под низкими ветвями орешника и дуба, и ночной бриз трепал их волосы.

— Какой она была, ваша мама?

— К сожалению, я помню только ощущения, отдельные эпизоды, а не ее саму. Я помню нежность, доброту, тепло, исходившие от нее. Но, наверное, все дети так думают о своих матерях. — Он мягко улыбнулся, и в сгущающихся сумерках его зубы сверкнули белизной. — Я помню ее запах. Я никогда и нигде больше не чувствовал этих духов с тех пор, как ее не стало, но узнал бы их и сейчас. Ее звали Розмари.

— Да, я встречала ее имя, когда разбирала вырезки из газет. Там говорилось, ваш отец регулярно писал ей письма во время войны. Наверное, они были очень близки.

— Да, так редко бывает, — он не смог скрыть проступившую в голосе горечь и сменил тему: — А ваши родители?

— Мама живет в Индианаполисе. Папа умер несколько лет назад.

— Чем он занимался?

— Он был журналистом, довольно известным в своем жанре. У него были колонки в нескольких газетах.

— Значит, ваш интерес к журналистике проснулся в раннем возрасте?

Первая попытка вывести ее из равновесия?

— Да, — ответила она ровно, — думаю, что так.

До них донесся мерный рокот воды, Энди увидела, что они подошли к покрытому густой травой речному берегу, который круто спускался к быстрому потоку. Она загляделась на прозрачную воду, с большой скоростью омывающую крупные известняковые валуны, улегшиеся в русле.

— О, Лайон, тут так красиво!

— Вам нравится?

— Волшебно! Вода выглядит такой прозрачной.

— Днем будет лучше видно. Это самая чистая вода в штате: много миль она течет через известняковую породу, которая служит природным фильтром.

— И деревья! Они чудесные. — Она подняла голову вверх на звездное небо, прячущееся за стройными кипарисовыми ветвями. — Вы любите все это, ведь так? Эту землю.

— Да. Я думаю, многие ожидали, что я выберу карьеру военного, как мой отец. Но он вышел в отставку задолго до того, как я достаточно повзрослел, чтобы воспринимать его иначе, чем фермера. Мы прожили здесь всю мою жизнь. Я служил — во Вьетнаме. Когда пошел в армию, надеялся, что никто не поймет, чей я сын. Военная служба не для меня.

— Ваша служба — ранчо.

— Да. Еще я владею кое-какой коммерческой недвижимостью. Но то, что я люблю, — здесь. — Лайон раскинул руки, будто стараясь объять все вокруг — землю, воду, деревья, эту ночь.

— Жаль, что только вы двое можете наслаждаться этим, — она отпустила комментарий не задумываясь и тут же о нем пожалела. Было глупо полагать, что он пропустит это мимо ушей.

— Если вам хочется узнать, почему я так и не женился, почему бы не спросить об этом напрямую, мисс Малоун? Не ожидал, что вы будете жеманничать.

— Я не…

— К вашему сведению, — сказал он жестко, — я был женат. Это недоразумение длилось четыре ужасных года. Когда ей наскучило ранчо, дом, мой отец и я сам, она просто собрала вещички и смылась. Больше я никогда ее не видел. Развод моя супруга получила, воспользовавшись почтовыми услугами Дядюшки Сэма и изобретением Александра Белла.

— А теперь вы срываете злость на всей женской половине человечества. — До этого она стояла, прислонившись к стволу кипариса, но теперь злость заставила ее выпрямиться.

— Нет. Чтобы возненавидеть кого-то, нужно испытывать по отношению к этому человеку чувства. Что бы я ни чувствовал, все это умерло во мне, когда она сбежала. Скажем так: я не доверяю женской половине человечества.

— Намерены доживать свои дни убежденным холостяком?

— Именно так.

— Думаю, дамочкам из Кервила это придется не по вкусу, — сказала Энди, припоминая администраторшу из мотеля и ее интерес к Лайону. — Разве они не охотятся за вами?

— Еще как. Каждая мамаша с дочкой на выданье жаждет бросить ее в мои объятья. Я был любезно представлен всем разведенным женщинам в городе. Более того, на одном из недавних ужинов я по счастливой случайности оказался сидящим за столом рядом с молодой вдовой, чей муж скончался едва ли больше месяца назад.

— То есть вы отвергаете всех женщин?

Лайон, который до этого стоял, лениво опершись о камень, сделал несколько широких шагов в ее сторону, пока расстояние между ними не сократилось до нескольких сантиметров.

— Я не отвергаю женщин, я просто не женюсь на них. Мной движут те же — проклятые или священные — инстинкты, плотские желания, что и любым мужчиной старше пятнадцати.

Тон его вдруг поменялся. Исчезла отрывистая, лаконичная манера мужчины, утомленного женскими прихотями. В голосе появился специфический низкий обертон, бархатный, жаркий, заинтересованный. Энди облизнула пересохшие, дрожащие губы и в смятении подошла ближе к воде: