Безродные шпионы. Тайная стража у колыбели Израиля - Матти Фридман

Визитеры казались парням стариками — обоим можно было дать целых тридцать лет. Один из них звался учителем Саманом, другой — Бенни Маршаком. Бенни, легендарная фигура того времени, слыл в Пальмахе пророком и политическим гуру, о нем ходили вдохновенные легенды, ему приписывали крылатые высказывания в духе великих раввинов — только в них не находилось места Богу, ведь бойцы Пальмаха были атеистами. Он рассказывал, например, о том, как однажды бойцы, убегая темной ночью после дерзкой операции, оказались на дне глубокой расселины. Им нужно было каким-то образом вскарабкаться наверх, но ухватиться было не за что: ни торчащего уступа, ни веточки. Как же они поступили? Поддержкой им послужила идея, на ней они и подтянулись! У многих его рассказов была именно такая мораль.

До ребят доходили слухи о Пальмахе, пополнение для которого поступало главным образом из кибуцного движения. Получалось, что если кибуцы — это элита сионизма, то Пальмах — элита кибуцев. Ответом на все дальнейшие вопросы служил приложенный ко рту палец. У британцев и арабов всюду были уши.

Пальмах был единственной полноценной боевой силой во всем добровольческом еврейском подполье, носившем общее название Хагана. «Пальмах» — аббревиатура ивритского словосочетания «ударные роты», но осознание самого этого понятия, как и всего сионистского замысла, требовало воображения. На самом деле никаких рот в военном понимании в Пальмахе не было. Тем не менее евреи видели в нем авангард своей армии. Юное поколение палестинских евреев «росло с верой, что им всё по плечу, — пишет историк Анита Шапира. — Их самоуверенность, взросшая из смеси невежества, высокомерия, юношеской дерзости и убежденности, что они рождены для великих свершений, превратилась в конечном итоге в сильнейшее оружие в арсенале Пальмаха». В ранние дни дух этот был, по сути, их единственным оружием.

Ныне Пальмах — израильский миф, служащий вдохновением для кинофильмов, книг и песен. В Тель-Авиве есть музей Пальмаха. При звуке этого слова представляешь себе цепочку молодых людей с рюкзаками, в хаки не по размеру, растянувшуюся вдоль сухого русла посреди пустыни под синим рассветным небом. В отличие от своих отцов и дедов в диаспоре, эти смельчаки не пасовали перед вражескими превосходящими силами, никогда не смыкали глаз, никогда не останавливались. Они равнялись на партизан Тито и на Красную армию, любили называть себя — и считали — передовым отрядом еврейского фронта во всемирной рабочей революции. Они верили, что, работая во имя социалистического будущего Эрец-Исраэль, способствуют также и освобождению местных арабов от британского империализма и арабского феодализма. Как ни трогательно это было, арабы воспринимали все иначе… У Пальмаха был собственный стиль, собственный сленг. Пальмах был не просто армией — он был своеобразным миром, накачивавшим мускулы.

Сейчас Маршак, посланец этого мира, стоял перед Ицхаком и другими парнями из Сирии. «Я здесь потому, — объяснил он, — что еврейскому народу нужны добровольцы для специальных заданий». Обращаясь в те дни к молодым евреям Палестины, первый командир Пальмаха Ицхак Саде сравнивал ситуацию с большими весами: на одной их чаше лежит крохотная нация, на другой — объединившиеся против нее несметные силы. «Перетяните стрелку весов на свою сторону, — призывал он своих слушателей, — положите на нашу чашу вашу силу, вашу отвагу». Сейчас Маршак спрашивал, найдутся ли в этой группе такие добровольцы. Группа была в те дни всем, индивидуальное решение было немыслимым.

Группа ответила «нет». По их мнению, им еще недоставало спайки. Кибуцу были нужны их руки, и хотя некоторые, подобно Ицхаку, провели здесь не один год, они всё еще продолжали знакомиться с Эрец-Исраэль. Некоторые еще не освоили чтение газет на иврите. Разгорелся идеологический спор о ценности совместных задач в сравнении с общенациональными. Что важнее — воинская служба или пахота вместе со своими товарищами? Маршак, ветеран подобных собраний, ничего другого не ждал, и мы можем не сомневаться, что он позволил спору иссякнуть, прежде чем загнать гвоздь по самую шляпку.

Труп нацистской Германии еще не остыл, сказал Маршак парням, а уже назревает следующая война, война за выживание против всего арабского мира. Новенькие из арабских стран — бесценное сокровище, сказал он, без них Пальмаху не справиться. Каждый из них стоит «целого батальона пехоты». Эта фраза постоянно звучит в описаниях работы Отдела: видимо, сотрудникам часто ее повторяли, да и сами они твердили ее про себя.

Так Ицхак — паренек в круглых очках, стоивший батальона пехоты, — стал жить секретной жизнью.

Коврики на полу, голос, призывающий правоверных: «Спешите на молитву!»

Ему вспоминается пятничный полдень перед Войной за независимость, время совместной молитвы в исламском мире.

«Бог велик. Нет бога, кроме Аллаха», — арабская молитва в мечети Аль-Акса в Иерусалиме звучала из маленького транзистора.

«Вуду! — сказал человек, стоявший у входа в палатку. — Омовение!»

За отсутствием проточной воды молящиеся прибегали к воображению. Они набирали воображаемую воду в рот и трижды сплевывали, втягивали в нос и трижды выдыхали. Некоторые держали четки. Они поднимали руки ладонями вверх на высоту плеч, потом накрывали правой ладонью левую у себя на солнечном сплетении, слушая слова ведущего. Они опускались на колени на ковриках, прижимались лбами к земле. Все это так вросло в сознание Ицхака, что он мог проделать для меня «вуду» у себя в кухне по прошествии семидесяти лет — руки, рот, ноздри, лицо, — а потом помолиться, как в мечети.

Саман, возглавлявший молитву, обучал класс арабской культуре и исламу. Другой инструктор Пальмаха показывал, как пользоваться пистолетом-пулеметом «стен» и парабеллумом, учил разбирать и собирать оружие. Учеба всегда протекала при опущенных клапанах палатки, чтобы никто не подсмотрел. Третий специалист учил взрывному делу: характеристикам гелигнита и взрывчатки, которую он называл «мылом», количествам взрывчатки для подрыва телеграфного столба и моста. В тайном месте за пределами кибуца проводились уроки стрельбы. Остальные уроки проходили в шатре: ученики сидели вокруг стола, ловя каждое слово учителя Самана; точно так же Ицхак и другие алеппские школьники окружали в былые времена раввина, учившего их Торе на иврите и арабском.

Отдел представлял собой разношерстную компанию выходцев с самого дна ближневосточного общества, но их учитель был слеплен из другого теста. Он вырос в Багдаде в семье среднего класса, где сильно было влияние британских колониальных властей и британского образования. Саман, типичный молодой житель иракской столицы, выглядел так:

На другой фотографии, сделанной уже в Эрец-Исраэль, он среди курсантов — в центре, чисто выбритый, в типичном для Пальмаха хаки.