Опальная красавица - Елена Арсеньева

Очередное убийство свершилось незадолго до того, как ФедорКлимов заступил на свое место. Был он парень неробкого десятка, потому на всепредостережения отвечал, что до следующей Пасхи у него время наверняка есть, ауж потом – как бог рассудит.

Елизавета была невеликая охотница до кладбищ, однако женашла время проведать своего бывшего крепостного. Скука томила ее, и что угодногодилось ее рассеять.

Нечего и говорить, скромному нижегородскому кладбищу былодалеко хотя бы до того католического, кое видела Елизавета в Италии, с егочетким ранжиром могил и пышными надгробиями. Здесь все было проще: оплывшие могилы,почернелые кресты, обветшалые оградки... Проще, но и милее русскому сердцу.

Горло ее вдруг перехватило. Эти серые кресты, робкая поросльна холмиках, ветла, подернутая бледно-зеленой живой дымкою, теплый ветерок –словно легкое дуновение печали. Неутолимой, но сделавшейся уже привычной и дажепотребной для просветления души...

То здесь, то там взгляд отмечал следы неустанной заботы:аккуратные кучки сухих будыльев, над коими курился синий дымок, подправленныехолмики, свежезасыпанные песком лужи. Это уже были труды Федора. ВскореЕлизавета увидела и его самого. Он стоял, опершись на лопату, с живейшимвниманием глядя на высокую березу, в развесистой кроне которой была укрепленановая, еще белая скворешня.

Федор был изрядного роста, статен, русоволос, ликом скуласти несколько суров, но взором светел. Он встретил Елизавету застенчивой, добройулыбкой, словно бы и не удивился ее появлению; поклонился в пояс, потом вновь стревогою уставился на скворешню, откуда раздавался жалобный писк.

– Что, оголодали птенчики?

– Беда как оголодали, барыня! – сокрушался Федор. – И кудатолько папаша с мамашею запропастились, ума не приложу! Уже сколько времени воттак: подойду погляжу – они все вопиют.

– Да уж не помрут, – успокоила Елизавета, уповая на разумностьприроды.

Однако забота не сходила с Федорова чела.

– Больно уж несмышлены! Еда-то есть – только клюв протяни.Да где им, робятишкам, исхитриться!

И тотчас после сих слов, показавшихся Елизавете несколькостранными, черный птах возник из глубокой небесной синевы, опустился нажердочку и просунул голову в скворешню.

– Ну, слава богу! – усмехнулась Елизавета. – Не дал деткампропасть!

Федор кивнул, тоже довольный, как вдруг из скворешнираздался странный басовитый клекот, более напоминающий не мелодический птичийглас, а возмущенный бабий вопль, и прямо на голову стоящим внизу в изобилиипосыпались полудохлые дождевые черви.

Заслоняясь руками, Елизавета смотрела вверх.

Скворчиха с быстротой иголки в проворных пальцах молодойшвеи сновала головкой в скворешню и обратно, словно рачительная хозяйка,которая вернулась домой, обнаружила там чужой мусор и поспешно избавляется отнего.

«Что такое? – изумилась Елизавета. – Разве способен дождевойчервь заползти на такую вышину и влезть в скворешню?!»

Тут она услышала какое-то смущенное покряхтывание рядом иобернулась.

Вид Федора был до крайности сконфуженным. Он и смеялся, истыдливо прятал глаза. Елизавета внимательно взглянула на его перепачканныеземлею пальцы, на замаранные белой березовой корой лапти и портки... И, всесразу поняв, расхохоталась.

– Так ты, что ли, подкормил их, да? – наконец-то смогла онавыговорить.

– Ну, так что же делать было? – смутился Федор. – Орали!Жалко!

«Господи, – подумала Елизавета. – Какое же он доброе,бесконечно доброе дитя! И смеется-то по-детски – изумленно, счастливо...»

Внезапно лицо его омрачилось. Смех словно ножом срезало. Федорзамер, уставившись куда-то в сторону узкими, потемневшими глазами.

Елизавета обернулась.

Неподалеку стояла худая малорослая девка в коричневоммешковатом одеянии и угрюмо глядела на Елизавету из-под низко надвинутогоплатка.

– Пропал... пропал мужик! – вдруг молвила она негромко, состранной, пугающей отчетливостью, неопределенно поводя перед лицом сухим,скрюченным перстом. – Назарка, сторож... а? Пропал!

Она умолкла и еще какое-то мгновение мерилась взглядами сЕлизаветою, потом повернулась и скрылась меж крестов. Только прошуршалапожухлая трава на дорожках – и все стихло.

– Откуда такая... подползла? – спросила Елизавета, не всилах избыть безотчетный ужас, от которого стыли пальцы. И впрямь: было так,словно шли они с Федором, и вдруг ожила под ногою серая ветка и скользнула подкамни. Ранняя змея, погибель, на которую они чуть-чуть не наступили!

– Так, девка... дочка сапожника Ефима, Ефимья тож. Матьнедавно схоронили. С тех пор не в себе она, выкликает... Ходит тут, болтаетвсякое.

– К тебе ходит? – уточнила Елизавета, с невольной жалостьюпоглядев на Федора.

– Может, и ко мне, – проговорил он тихо, с глухой тоской вголосе.

Не ее было дело, а то Елизавета непременно сказала быФедору, что от таких Ефимий надо держаться подальше!

Пора было уходить. Елизавета обвела взглядом ближниемогилки, рассеянно коснулась серого большого креста (его еще не успело скоситьвремя) с двумя надписями, означавшими, что здесь похоронены муж и жена илидругие родственники, и вдруг ахнула так, что Федор одним прыжком оказался рядоми протянул руки, готовый подхватить графиню: она побелела и, казалось, вот-вотупадет.

– Что случилось? Что с вами, барыня? – пролепетал ониспуганно, проследив за ее окаменелым взором, устремленным на этот крест, ноничего там не увидел, кроме надписи, которую прочел по слогам (Федор был чутьграмотен, что считалось непременным условием для получения должностикладбищенского сторожа):

«Елагин Василий». Далее был начертан крест, что означало:«умер», и дата: «5 марта 1758 года».

А ниже:

«Елагина Неонила. Умерла 29 августа 1759 года».

* * *

Всю ночь Елизавета проплакала. Вовсе не о Вольном, которыйснова не пришел, лила она слезы. Ей казалось, что такого потрясения, каксегодня, она не испытывала никогда в жизни. В ее памяти Неонила Федоровна так илежала на каменном полу Ильинской церкви. Но ведь кто-то забрал ее тогда, три споловиной года назад, схоронил по-людски!