Большое волшебство - Элизабет Гилберт

К счастью, после стольких лет мы все-таки услышали творческий голос Харпер Ли. Недавно была обнаружена ее ранняя рукопись – роман, который она написала до «Убить пересмешника» (другими словами, книга, которую она написала еще до того, как целый мир воззрился на нее в ожидании, сгорая от нетерпения). Но как хотелось бы мне, чтобы кто-то смог убедить Харпер Ли не оставлять своего дела, писать всю жизнь и продолжать публиковать написанное. Это было бы бесценным подарком миру. А каким подарком это стало бы для нее самой – остаться писателем и наслаждаться всеми радостями своей профессии для себя (потому что, как ни крути, творческое начало – это подарок для творца, а не только для его публики).

Я бы мечтала, чтобы кто-то дал подобный совет Ральфу Эллисону. Просто писать хоть что-нибудь и с беспечной легкостью откладывать в сторону. А также Ф. Скотту Фитцджеральду тоже. И всем остальным творцам, знаменитым или безвестным, которые когда-либо растворились в тени своей реальной или воображаемой репутации. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь велел им: заполни стопку листов пустопорожней болтовней, а потом опубликуй это, ради всего святого, и наплюй на результат.

Такое предложение кажется вам кощунством?

Отлично.

Само по себе то обстоятельство, что творчество мистично, не означает, что с него нельзя сорвать этот покров таинственности, особенно ради освобождения художника от оков собственного величия, паники и самомнения.

Однако самое важное для уяснения понятия эвдемонии – головокружительно радостной встречи человеческого существа с божественным творческим вдохновением – это то, что нельзя заставить его все время быть рядом.

Вдохновение приходит и уходит, и вы должны позволить ему это.

Я знаю это по собственному опыту, потому что мой гений, откуда бы он ни прилетал, не появляется по расписанию. Мой гений, если уж на то пошло, не работает по моему распорядку, он вообще не согласует со мной свое появление и не подстраивается под удобное мне время. Подозреваю даже, что он подхалтуривает на стороне в качестве чьего-то еще гения, а то и работает сразу на нескольких художников, этакий внештатный креативщик-фрилансер. Иногда я шарю в потемках, безуспешно пытаясь уловить волшебный творческий импульс, а выуживаю что-то больше похожее на мокрую тряпку.

Потом вдруг – раз! – вдохновение накатывает внезапно, как гром среди ясного неба.

А потом – раз! – и снова пропадает.

Я как-то раз задремала в электричке, и во сне мне привиделся целый рассказ, совершенно готовый. Проснувшись, я схватила ручку и записала эту историю в лихорадочном припадке вдохновения. Тогда я, пожалуй, была ближе всего к переживаниям Рут Стоун. Какой-то портал открылся прямо во мне, и слова хлынули на бумагу, заполняя страницу за страницей без малейших усилий с моей стороны.

Закончив записывать тот рассказ, я практически ни слова в нем не переделала. Он был и без того хорош. Он казался таким, как надо, но еще он казался мне странно чужим, даже не похожим на то, что и как я обычно пишу. Несколько обозревателей потом отметили, что эта вещь стоит особняком, отличаясь от остальных моих сочинений. (А один критик эффектно выразился, описав его как «магический реализм янки».) Это была история о волшебстве, написанная волшебным способом, и даже непосвященный чувствовал на ней следы магического воздействия. Ни до, ни после я больше ничего не написала таким способом. Мне до сих пор кажется, что этот короткий рассказ – самое невероятно совершенное потаенное сокровище, какое я только в себе откапывала.

И это Большое волшебство в действии, двух мнений быть не может.

Но случилось это двадцать два года назад и больше ни разу не повторилось. (Хотя за это время мне, поверьте, часто приходилось засыпать в поездах.) С тех пор у меня бывали моменты творческих прозрений и изумительного партнерства с вдохновением, но по чистоте и силе ничто не может сравниться с тем фантастическим происшествием.

Вдохновение налетело, а потом ушло.

Так вот что я хочу сказать: реши я с тех пор сидеть и благоговейно ждать второго такого же незамутненного и страстного озарения, ждать пришлось бы слишком долго. Поэтому я не сижу сложа руки в надежде, что мой гений снова удостоит меня визитом и вот тогда-то я стану писать. Я пришла к выводу, что мой гений проводит много времени, дожидаясь меня: он хочет увидеть подтверждение тому, что я всерьез решила заниматься этим делом. Я представляю это так: мой гений сидит в углу и наблюдает меня за письменным столом, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, потому что хочет убедиться, что я серьезно настроена и не передумаю, хочет убедиться, что я действительно всей душой отдаюсь этим творческим усилиям. Когда мой гений поверит, что я не просто так здесь тусуюсь, он может появиться и предложить помощь. Бывает, что помощь приходит года через два после начала проекта. А иногда ждать приходится не больше десяти минут.

Если помощь наконец подоспеет, возникает чувство движущейся дорожки под ногами, а точнее, под написанными мной словами, и я с восторгом присоединяюсь к прогулке. В такие минуты я пишу так, словно это и не я вовсе. Я теряю представление о времени и пространстве и забываю себя. Я просто благодарна таинственной силе за помощь. А когда она уходит, я отпускаю тайну от себя и продолжаю прилежно делать свою работу, в надежде, что в один прекрасный день мой гений снова объявится.

Понимаете, я работаю в любом случае – и с помощью, и без нее, – потому что это необходимо, чтобы жить полноценной творческой жизнью. Работаю неуклонно и размеренно и всегда благодарна за это. Независимо от того, снизошло на меня вдохновение или нет, я благодарю творческое начало за то, что вообще позволяет мне этим заниматься.

Потому что так или иначе, это сродни чуду – все то, что мы можем делать, в чем можем себя пробовать, с чем нам иногда удается сотрудничать.

Я всегда благодарна.

Благодарна всегда.

Вам интересно, а как же Энн Пэтчетт отнеслась к тому, что между нами произошло?

Как она восприняла удивительное чудо о романе про амазонские джунгли, который выскочил у меня из головы и приземлился в ее голове?

Знаете, Энн смотрит на вещи куда более рационально, но в данном случае даже она почувствовала, что во всем в этом есть что-то сверхъестественное. Даже она поверила, что вдохновение тогда оставило меня и – с поцелуем – перешло к ней. В письмах, которые Энн писала мне потом, она великодушно называла свой роман об амазонских джунглях «нашим романом об амазонских джунглях», как будто была суррогатной матерью для зачатого мною замысла.

Это было очень благородно с ее стороны, но совершенно не соответствует истине. Те из вас, кто читал «На пороге чудес», прекрасно знают, что эта блестящая история целиком и полностью принадлежит Энн Пэтчетт. Никто не написал бы этот роман так, как написала его она. В крайнем случае, меня можно счесть кормилицей, которая заботилась о замысле пару лет, пока он подыскивал себе настоящего, верного партнера. Кто знает, скольких еще писателей посетила эта идея, пока наконец не отказалась от моих забот окончательно и не переместилась к Энн? (Борис Пастернак чудесно описал это явление, когда написал: «Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается Бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись».)