Большое волшебство - Элизабет Гилберт

Вот еще одна история. В 1996 году я познакомилась с человеком, который, как оказалось, был близким другом Оззи Осборна. Он сказал, что семья Осборнов самая странная, забавная, дикая и необычная любящая семья из тех, какие ему приходилось видеть. Он сказал: «Ты должна о них написать! Тебе просто нужно провести с ними время и посмотреть, как они общаются. Не знаю точно, что тебе с этим сделать, но должен же кто-нибудь сделать какой-то проект про Осборнов, они такие фантастичные, поверить трудно».

Это меня заинтриговало. Но, опять же, я так и не взялась за дело; в итоге за Осборнов взялся кто-то другой, и это дало результат, заслуживающий внимания.

Было еще очень много идей, которые я так и не реализовала, и они стали чьими-то еще проектами. Другие люди рассказывали сюжеты, хорошо мне знакомые, истории, которые когда-то привлекли мое внимание, казались мне взятыми из моей собственной жизни или созданными моим воображением. Не всегда я так спокойно реагировала, если идеи переходили к другим авторам. Бывало, это воспринималось болезненно. Бывало, мне приходилось, кусая губы, смотреть, как другим людям достаются успех и победы, которые я когда-то предназначала себе.

Но они, а не я, воспользовались выпавшим шансом.

А значит, им по праву достались и чудесные тайны.

В дальнейшем, размышляя об этом, я поняла, что происшедшее между мной и Энн Пэтчетт можно считать художественной версией множественного открытия – этот термин используется в научном сообществе, когда двое или больше ученых в разных частях мира приходят к одной и той же идее одновременно. (Исчисление, кислород, лента Мебиуса, существование стратосферы, теория эволюции – все это лишь отдельные примеры идей, у которых было несколько открывателей.)

Почему так происходит? Этому нет логического объяснения. Как могут два человека, которые никогда не слышали о научной работе друг друга, прийти к одним и тем же научным заключениям в один и тот же исторический момент? И тем не менее это случается чаще, чем вы можете себе представить. Когда венгерский математик XIX века Янош Бойяи пришел к открытию неевклидовой геометрии, отец торопил его с публикацией материалов, пока кто-нибудь еще не реализовал ту же идею. Он говорил: «Для идей, как и для растений, настает время, и тогда они созревают одновременно в разных местах, точно так же, как ранней весной на солнечных местах повсюду вылезают подснежники».

Множественные открытия происходят и вне научной сферы. В мире бизнеса, к примеру, существует представление о том, что новая великая идея может «витать где-то поблизости», носиться в воздухе, и первый человек или компания, которые ее уловят, получат преимущество первооткрывателя. Иногда все хватаются за идею одновременно, в безумной борьбе за первенство. (Пример: возникновение персональных компьютеров в 1990-е годы.)

Множественные открытия порой можно наблюдать даже в романтических отношениях. Никто годами не проявлял к вам интереса, и вдруг – неожиданность: два ухажера одновременно! Это конечно же тоже множественное открытие!

На мой взгляд, множественное открытие похоже на то, как будто вдохновение колеблется, не может выбрать – и в конце концов решает использовать два канала одновременно. По правде говоря, вдохновение может позволить себе поступить так, если захочет, оно совершенно не обязано оправдываться перед нами и объяснять свои мотивы. (Я считаю, нам и так уже посчастливилось, что оно со всеми нами общается, а просить его еще и объяснять свои действия было бы чересчур.)

В конце концов, это же просто подснежники, которые пытаются вылезти на свет.

И не надо заморачиваться из-за странности и непредсказуемости всех этих событий. Просто примите их как данность. Таковы уж странные, мистические условия творческого существования. Тут не может быть ни краж, ни прав собственности, ни трагедий, ни проблем. Там, откуда приходит вдохновение, нет ни времени, ни пространства. Там не место соревновательности, эгоизму или каким-либо ограничениям. Есть только сама по себе идея и та настойчивость, с которой она без устали ищет, пока не найдет такого же упорного компаньона. (Или нескольких компаньонов, так тоже случается.)

Соглашайтесь сотрудничать с этой настойчивостью.

Трудитесь с ней бок о бок, со всей доступной вам открытостью, доверием и усердием.

Работайте, вкладывая свое сердце, потому что – я обещаю – если вы будете работать каждый день, день за днем, то в одно прекрасное утро вам посчастливится прорваться – и расцвести.

Одно из лучших когда-либо слышанных мной описаний этого феномена – того, что идеи приходят и уходят по своей прихоти, – принадлежит американской поэтессе Рут Стоун.

Я познакомилась со Стоун, когда ей было почти девяносто, и она потчевала меня рассказами о своем поразительном творческом процессе. Она поведала, что в детстве, проведенном на ферме в Вирджинии, она, бывало, работала в поле и вдруг слышала приближение своих будущих стихов – она слышала, как стихи несутся к ней, будто конь на всем скаку. Когда это случалось, Рут уже знала, что делать дальше: она «как угорелая» неслась домой наперегонки со стихотворением, надеясь, что вовремя схватит листок с карандашом и успеет его записать. Таким образом, когда стихи настигали и входили в нее, она успевала их ухватить и зафиксировать, как диктовку, как можно быстрее перенося слова на бумагу. В такие моменты она физически ощущала, как стихи влетают в ее тело и выходят с противоположной стороны. Иногда они задерживались в ее голове на какой-то миг, ища отклика, но потом уносились, уходили раньше, чем она успевала их схватить, и неслись галопом дальше, по всему земному шару, как сказала Рут, «в поисках другого поэта».

Но бывали случаи (и это самая потрясающая часть рассказа), когда она, чуть было не упустив стихотворение, все-таки в последний момент успевала ухватить его «за кончик хвоста». Это было все равно что поймать за хвост тигра. Потом она почти в буквальном смысле затаскивала стих обратно, тянула одной рукой, а другой записывала, как школьный диктант. В таких случаях стихи появлялись на бумаге от последнего до первого слова – в обратном порядке, но в остальном неповрежденные.

Так вот, друзья мои, это жутковатое, из прошлых времен шаманство, смахивающее на ритуалы вуду, тоже Большое волшебство.

И знаете, я ей поверила.

Я верю ей, потому что не сомневаюсь: любой из нас может припомнить, как в его жизнь врывалось чувство тайны и вдохновения. Конечно, не всем нам дано стать такими же безупречными божественными каналами, как Рут Стоун, почти ежедневно, без преград и сомнений, пропуская через себя подлинное творчество… но мы можем подойти к этому источнику ближе, чем думаем.

Скажу честно: большая часть моей литературной жизни не похожа на жуткую, из прошлых времен, смахивающую на шаманство вуду, Большое волшебство. В основном она состоит из малопривлекательного, дисциплинированного труда. Я сижу за письменным столом и пашу, как крестьянин, вот как это делается. Обычно волшебного порошка феи на меня не сыплют.