Пловец - Ираклий Квирикадзе

Моросит дождь. Вдоль бушующего моря по пляжу идут двое. Это Луарсаб Лаперадзе, инструктор спорткомитета, и Давид Франгулян, тренер по плаванию. Они держат над головами черные зонты.

Море выбросило на берег ящик из-под чешского пива «Диплом». Луарсаб остановился, посмотрел на пустой ящик и сказал сердито:

– Где я найду им идиота, который добровольно согласится утопить себя в Черном море?!

Отхлынувшая от берега волна утащила ящик назад в море.

– Плыть шестьдесят километров – это же самоубийство!

Ящик вновь подплыл к их ногам.

– Давид, в тебя стреляли когда-нибудь солью в зад?!

– Нет.

– А в меня стреляли… в детстве… я воровал яблоки.

– Ну и что?

– А то, что этот марафон мне как выстрел в зад. Ашордия срочно требует найти пловца…

Луарсаб пнул ногой ящик, тот уплыл в море.

Нестор Ашордия – человек, кому поручено проведение сверхмарафонского заплыва, – держит в руках телефонную трубку и укоризненно смотрит на Луарсаба:

– Уже третий раз звонят из Тбилиси… Что я им скажу?

– Что не можешь найти пловца…

Ашордия протягивает трубку Луарсабу:

– Вот сам и скажи…

…Тихая батумская улица рядом с бассейном общества «Пищевик». Кто-то играет на скрипке. Неопытная рука водит смычком по струнам, извлекая из них дребезжащие звуки.

Небольшая комната. На постели лежит старый армянин. Рядом на стуле сидит Давид Франгулян. Шея его обвязана пестрым шарфом: у тренера по плаванию ангина. В руках он держит тарелку супа и кормит своего отца, двадцать лет неподвижно лежащего на кровати. В углу комнаты маленький мальчик играет скрипичные гаммы. На эту идиллическую семейную сценку смотрят Луарсаб и Додо Двали – тоже инструктор спорткомитета. Его мы видели на киносеансе, устроенном товарищем Бакурадзе. Это он не смог скрыть восторга при появлении королевы красоты и громко произнес протяжное: «У-и-фффф!»

Рассказывает Додо:

– Давид, когда английский пловец вылез из воды, у него подкашивались ноги, и он два раза упал. Вот что делают тридцать два морских километра. А вы хотите послать грузина плыть шестьдесят километров!

Давид удивленно посмотрел на него:

– Я не понимаю тебя. Если англичанин может проплыть эти шестьдесят километров, то почему грузин не может проплыть эти шестьдесят километров? – Давид явно обиделся на слова Додо: «Восемнадцать лет я тренирую батумских пловцов! Но я отказался бы проводить этот сверхмарафон».

– Но ты же слышал, что говорил Бакурадзе об английских заплывах, о сорокалетнем югославе, проплывшем восемьдесят километров, о двух цейлонцах, плывших в Индию.

– Одного из них съела акула, – говорит Давид.

– Но в Черном море нет акул. И дело не в акулах, а в том, что сверхмарфон сейчас очень популярен в мире. И поэтому в Тбилиси решили устроить заплыв Батуми – Поти, – возражает Луарсаб.

– Тогда пусть привозят из Тбилиси своих пловцов. У них есть чемпионы.

– Я это сказал Бакурадзе.

– А он что?

– Он сказал, из Батуми должен плыть батумец.

– Я уже сказал, на моих мальчиков не рассчитывайте, – настаивает Давид. – Республиканские соревнования уже на носу, я что, сумасшедший – послать своих рекордсменов на это самоубийство? Кого послать? Деметрадзе? Девдариани? Жемчужного?

– Послушайте! – встрепенулся Додо. – Сколько лет югославу? Сорок! А что, если не твоих мальчиков пустить в воду, а взрослого. Найти нашего сорокалетнего феномена… вроде Абашидзе, хотя бы его самого. Он буйвол, у него нет предела выносливости.

– Абашидзе сейчас пьет как буйвол!

– Это точно… А лодочник Махинджаури… забыл его имя… Рыжий гигант, – подсказывает Додо.

– Знаю, о ком говоришь. Был хорошим пловцом, но он не поплывет.

– Почему?

– Работает официантом на теплоходе «Советский Казахстан». Сейчас он в круизе в Австралии.

Додо продолжает проталкивать свою идею:

– А водолаз Заза?

Давид и этого кандидата отвергает:

– Встретил его на днях в поликлинике. Был бледный, дышал как рыба, выброшенная на берег. Страдает сердцем…

Додо не унимался:

– А Иосава?

Давид дает короткую характеристику:

– Пьет вместе с Абашидзе! – И добавляет: – Две винные бочки!

Прошел месяц безрезультатных поисков пловца.

Нестор Ашордия подошел к решению этой проблемы с другого конца. Когда приехал из Тбилиси спортивный начальник высокого ранга (не будем упоминать имени, обозначим его лишь буквой N), Нестор Ашордия встретил N на вокзале, усадил его в фаэтон (фаэтоны появились ныне на улицах Батуми для увеселительных прогулок туристов) и укатил с ним в ресторанчик при Ботаническом саде! В зарослях рододендрона состоялся сговор, разрешивший все сложности устроителей сверхмарафона Батуми – Поти. Они пожали друг другу руки. Нестор Ашордия расправил плечи, скинул груз забот. Устроил N со спутницей в гостиницу «Интурист» и с легкой душой стал дожидаться дня, когда был назначен старт заплыва.

* * *

…14 августа 1971 года – день, который я буду помнить всю жизнь, даже если мне посчастливится дожить до 2071 года и быть свидетелем величайших событий в жизни человечества: всеобщего мира на земле, искоренения зла, несправедливости, крушения колониальных систем, разрешения энергетического кризиса, переселения людей в искусственные города-спутники в космос, на дно океанов и морей.

* * *

Я ушел из дома Сумбата Соломоновича после скандала с летающей над городом Тбилиси курицей, подвешенной на воздушных шарах, пущенных мною с балкона в день Первого мая, когда демонстранты с веселым смехом смотрели, как в воздухе плыли гирлянды цветных шаров, связанных в узел на спине белой курицы. Все указывали на летящую птицу и все видели, как я готовлю к запуску новую гирлянду со следующей курицей. Сумбат Соломонович стоял в колонне учреждения, где он был липово оформлен как работник этого учреждения, получал зарплату и клал ее в карман директору. Он выходил на парады регулярно. Сейчас, всучив кому-то транспарант, который он держал в руках, Сумбат побежал к своему дому, с балкона которого взлетали в небо белые куры. Он с криком ворвался в дом, вырвал сотню шаров, купленных мною у цыганок, выпустил их в небо, ударил меня, но я не ответил ему ударом на удар. Войдя в комнату, я взял чемодан, сложил в него свою одежду, велел смотреть теще, что я беру. «Бриллиантов не уношу», – сказал я ей и поцеловал спящего сына, которому был год и два месяца. Он спал и улыбался во сне. Поцеловал свою Тамуну и ушел. «Я уезжаю в Батуми, если ты меня любишь, ты приедешь. Мы будем жить, будем честно работать и растить сына не в этом курином борделе» (я впервые позволил себе так выразиться).