В особом эшелоне - Всеволод Степанович Королев

и осела густая снежная пелена, ни ездового, ни лошади, ни кухни уже не было: их разнесло на куски. Что же произошло? Как могла кухня подорваться на мине, установленной на дороге? Ведь по этой дороге раньше уже прошли десятки машин, и благополучно? Этот вопрос не давал Мугалеву покоя. Осматривая место взрыва, он поднял обломок колеса. Узкий обод, обитый стальной полоской, глубоко прорезал снег, нажал на крышку мины, и мина взорвалась. Тогда-то у изобретателя и возникла идея создать трал для борьбы с минами.

— Как я тогда рассуждал? — вспоминал Мугалев. — Я сделал вывод, что приспособление для уничтожения мин, очевидно, должно иметь вид прочного упругого диска, который мог бы, прорезав грунт, доставать и взрывать мину, сам оставаясь целым. Если такую конструкцию поместить впереди танка, то танк-тральщик будет способен пройти по минному полю, оставляя за собой определенной ширины безопасный проход. Возникший замысел заставил меня отложить проекты дорожной машины и взяться за создание наземного минного трала. Трудов пришлось приложить немало, но все же постепенно вырисовывалось верное решение, давшее возможность сконструировать трал ПТ-3, относительно легкий и надежный, способный сохранить для танка необходимую боевую скорость и одновременно возможность ведения огня.

Тогда можно было только догадываться, сколько усилий потребовалось изобретателю, чтобы преодолеть сопротивление противников оснащения танков тралами. Лишь после войны я узнал от Павла Михайловича, что таких противников на его пути оказалось немало и потребовалось решение Ставки, чтобы дать путевку в жизнь новому средству уничтожения мин.

Но это было потом. А пока еще предстояли испытания опытного образца. Рассказ Мугалева о том, как проходили испытания, приведу более подробно, поскольку здесь во многом проясняется характер изобретателя.

Испытания проводились в начале июля 1941 года на одном из подмосковных полигонов под наблюдением специальной комиссии. Когда на полигон выкатили опытный трал, прикрепленный к гусеничному трактору, Павел Михайлович еще раз внимательно осмотрел кабину машины, проверил крепление тонкого броневого листа, прикрывавшего место водителя, пощупал сам лист, как бы убеждаясь в его надежности. Потом неожиданно для всех присутствующих сел за рычаги управления, чтобы вести трактор. Члены комиссии начали убеждать конструктора, что водитель достаточно опытный и высококвалифицированный и все его указания выполнит точно. Однако Мугалев стоял на своем:

— Поведу сам и испытывать буду сам. Хочу на себе почувствовать действие взрывов. Я могу рисковать собой и машиной, но никак не людьми, — таково было категорическое заявление Мугалева.

И комиссия уступила.

Заурчал мотор, Мугалев тронул машину. Теперь все его внимание было сконцентрировано на едва различимых из щели броневого листа бугорках в травянистом покрове поляны, где стояли замаскированные дерном противотанковые мины.

Все шло удачно. Уже взорвали до десятка мин с нарастающим весом заряда тротила. Но когда вес заряда дошел до четырех килограммов, председатель комиссии приказал конструктору сойти с машины и пустить ее на малом ходу без водителя. Однако Павел Михайлович снова сделал по-своему. Когда трактор приблизился к мине на расстояние менее десяти метров, Мугалев спрыгнул с машины и укрылся в специально вырытой траншее.

Через считанные секунды раздался мощный взрыв. Многотонный трал подбросило в воздух. Вращаясь на длинном дышле, он смял броневой лист, раздавил место водителя, и, оборвав петлю прицепа, отлетел в сторону. Все замерли в оцепенении.

Инженер вылез из спасительной траншеи со ссадиной и шишкой на лбу, отряхиваясь от комков грязи и пыли.

Испытания на полигоне показали, что в основном расчеты конструктора верны. Требовалось лишь учесть некоторые недочеты. Необходимость крепления трала к танку не вызывала сомнений. Но кое-кто посчитал конструкцию неудачной. И следующее испытание было проведено лишь в августе 1942 года, уже в боевых условиях на Воронежском фронте.

С этого участка фронта начали поступать неподтвержденные сведения, что противник якобы применял здесь какие-то загадочные дистанционные мины, которые выводили из строя наши танки. Тогда Мугалев сам отправился в боевую разведку в качестве пятого члена экипажа танка-тральщика.

Мин не обнаружили. Но в боевую машину угодило несколько бронепрожигающих (кумулятивных) снарядов, и танк загорелся. Конструктор был тяжело ранен в грудь и в руку. Врачам с большим трудом удалось вернуть его в строй.

Даже на госпитальной койке Павел Михайлович ни на минуту не переставал думать о своих «катках»: уточнял расчеты, прикидывал варианты изменения конфигурации нажимов, добивался через своих товарищей по академии, приходивших его навещать, решения вопроса об изготовлении тралов в нужном количестве.

Обо всем этом конструктор и поведал нам с Петренко в доверительных разговорах. Узнав историю его изобретения, мы прониклись еще большим уважением к этому умному, настойчивому и деятельному человеку. Забегая вперед, отмечу, что в течение всех послевоенных лет, где бы я ни находился, всегда поддерживал и поддерживаю самые тесные контакты с Павлом Михайловичем.

…Полуторка продолжала свой тряский путь. Справа и слева от шоссе время от времени проносились перелески.

— А редковато здесь, — кивнул Петренко в сторону очередного небольшого перелеска. — Вот у нас на Сумщине — если лес, так уж лес.

— Слыхал, слыхал. Говорят, у вас там и медведи водятся, — заметил я на полном серьезе.

Петренко чуть скосил на меня глаза, как бы проверяя: есть тут подвох? Он знал, что кое-кто из офицеров любил над ним подшутить. Каюсь, грешил иногда этим и я. Виной тому было, видимо, простодушие Ивана. И хотя его черные глаза обычно горели каким-то хитроватым огоньком, это никого не вводило в заблуждение. Все знали, что человек он бесхитростный. Но самой характерной чертой Петренко была невозмутимость. Он очень редко выходил из состояния равновесия и в любой сложной обстановке сохранял спокойствие. В то время Ивану было двадцать лет, но выглядел он моложе и был очень застенчив. Петренко считал, что ему неудобно командовать старшими по возрасту танкистами, и поэтому после Сталинграда попросил Лукина освободить его от командования взводом и назначить командиром машины. Однако Лукин отказал ему и оставил на должности взводного.

— Ну, медведи — не медведи, — отозвался он, растягивая слова, — а вот лоси, дикие кабаны, косули — это точно. Рядом с моим родным поселком Низы, знаешь, какой громадный да густой лес? Он Низовским и называется. По воскресеньям мы с друзьями ходили в лесничество. Своими глазами видали там и лосей, и диких кабанов, и диких коз.

— Может, пригласишь после войны на охоту?

— А чого ж, давай. Побачиш все сам.

Этот полушуточный разговор, как это не удивительно, имел свое послевоенное продолжение. В начале восьмидесятых годов мне не раз доводилось встречаться с Иваном Гавриловичем Петренко в Низах. Приходилось бывать и в Низовском лесу, хотя мы там и не занимались охотой. Удивительно