Манящий запах жареной картошки - Ирина Степановская

— Я люблю тебя!

— Не смеши! Как получилось, что у тебя, умницы и красавицы, нет приличного ухажера? У моего лягушонка, Ляльки, парней целый класс, а ведь ей только пятнадцать!

— Как нет приличного ухажера? А ты?

— Радость моя, ненаглядная, я не в счет. Я стар для тебя, я уродлив. У меня две жены, две дочери от разных браков. Я беден как церковная мышь! У меня нет денег даже на то, чтобы отвезти тебя домой на такси…

— Ты — самый лучший для меня, самый добрый, самый красивый!

Все бульвары Москвы — наши! Все площади — наши! Какое счастье, что фабрика моя не работает! Но для жены я каждый божий день хожу на работу! С утра брожу бесцельно по улицам, иногда по тем самым, где гуляли с тобой накануне. Ревниво ловлю следы, сам воздух тех мест, где были вчера. Но не хочу, чтоб ты пропускала лекции. Маша — старательная студентка. Три раза в неделю, по вечерам, она посещает английскую школу. В эти дни я работаю сторожем в вонючем кооперативном гараже на краю города. А где я могу еще работать? Я бессилен, трухляв и ни на что не годен! Дорогу молодым и зубастым! Нельзя сказать, что я не ревную к ее молодости. Ревную ужасно! К каждому прохожему, бегло взглянувшему на нее, к каждому прыщавому юнцу! Но даже ревностью этой я счастлив. Я хорошо знаю, что замуж она должна выйти не за меня. Я твержу ей без устали, что она бесценное сокровище и она должна думать о том, чтобы как можно лучше устроить свою судьбу.

На Юго-Западе ее институт. Трава уже пожухла, а клевер еще цветет. Цыгане раскинули на газоне свой табор и ловят прохожих за руки:

— Да-ра-гой, давай па-га-даю!

— Ну уж нет! Ничего не хочу знать! Слишком счастлив я тем, что имею!

— Ой, дяденька! — слышу вслед. — Знай, что будешь женат на молоденькой!

— Нет, не возьму греха на душу!

Вон она идет после занятий в толпе своих сверстниц, и я удивляюсь, почему каждый имеющий зрение представитель сильного пола не пожирает ее вожделенно глазами. Удивительно, но, как я заметил, она не пользуется особым успехом. Не кокетка, в этом все дело. Не вскидывает в изумлении брови, не размахивает руками… Вот она тихонько задерживает шаги и сворачивает в мою сторону. Не могу удержаться, под еле сдерживаемое презрительное фырканье ее подружек целую у всех на виду. Господи, я готов ее нянчить, баюкать, водить к врачу, вытирать сопли, но она хочет другого.

— Женись на мне!

— Не могу! — У меня нет своего жилья, одежды, еды, денег, а есть только бесконечная возвышенная любовь к ней, но я не хочу, чтобы она принимала это всерьез. Она должна жить своей жизнью.

Осенью она носит на голове платок. Вишневый. По-бабьи повязывает его на свою прелестную головку. Ей все идет, она ведь красавица! Два дня в неделю по утрам у нее нет лекций. Она отводит сестренку в школу и возвращается домой. Я уже жду ее в подъезде, на лестнице. Ее мать на работе, и я, старый паршивый кот, на какие-то несчастных четыре урока, которые проводит в школе ее сестра, ворую это сокровище. Мы теснимся на узком, неразобранном диване в их детской комнатке, иногда даже не снимая одежды.

В их доме всегда прохладно. Маша часто бывает нездорова, и тогда я кутаю ее в одеяло и пою чаем с малиной, которую заботливо кладет в баночку мне моя жена, чтобы я не очень мерз в своем гараже. Как Машенька рассказывает мне о книгах! А ведь я когда-то тоже все это читал. Не понимаю, как она будет работать после окончания института с нынешними обалдуями? Ведь они же слова не дадут ей сказать! Любой тринадцатилетний придурок сможет заткнуть ее не задумываясь! Придется мне сидеть с ружьем на задней парте. Она смеется:

— Не преувеличивай. Я нормальная. Я сильная. Когда мой отец ушел в другую семью, Наташке было всего два года. Маме пришлось работать, а я сестренку растила. Одной рукой рисовала кукол, а другой — писала сочинения по литературе. Кстати, если бы ты женился на мне, с твоими дочерьми тоже ничего бы не случилось. Одна дочь у тебя уже замужем, да и другая тоже не маленькая в пятнадцать лет. А жену твою мне не жаль, она ведь тебя давно уже разлюбила!

— Почему ты так думаешь?

— Чувствую! Когда любят, не называют бездельниками, дармоедами, неудачниками. Хотя, по совести говоря, я тоже не понимаю, почему ты опустил руки. Ты такой умный, сильный! У тебя столько изобретений! Ты кандидат наук, наконец! Почему ты не можешь пробить себе место под солнцем?!

— Миленькая моя! Я не знаю, что ответить тебе на это. Слишком много, наверное, растратил в молодости: сначала институт, потом аспирантура, работа, ночные посиделки с сигаретами и вином, институтские сплетни, «Голое Америки», песни под гитару, ожидание ветра перемен… Одновременно с этим женитьбы, разводы, дележка имущества, склоки, болезни родителей, двойки детей… И я устал от всего. Ни на что не способен. Ты моя абстрактная радость, последний всплеск жизни, и я понимаю, что не имею на тебя никакого права…

— Но ведь сейчас все женятся на молоденьких! Посмотри, сколько артистов, политиков старше тебя, а женятся на двадцатилетних! Я хочу иметь с тобой общий дом, ждать тебя с работы, ставить на стол перед ужином вазочку с ландышами… Хочешь, уедем в деревню, в Далекое Поле, к тете Вале? Там тебе от фабрики дадут маленькую квартирку, а нам и не надо пока большую… Ну, хочешь?

— Глупенькая моя!

Вазочку с ландышами она купила на свою стипендию на Измайловском вернисаже. Китайская штучка. Вазочка голубого фарфора, а в нем букет ландышей. Белые чашечки покачивались на зеленых стеблях в обрамлении темных листьев. Когда Маша смеялась, мне казалось, что чашечки звенели ей в тон. Вазочка хранилась у меня в гараже. Зимой после занятий она приходила ко мне на работу в блестящей, бабушкиной еще, шубке из котика и в своем вишневом платке, заваривала чай из пакетиков, пахнущий персиками и лимоном, доставала свою вазочку из обшарпанной тумбочки, садилась рядом и могла любоваться на нее часами.

Я угощал ее яблоками, душистым азиатским апортом с глянцевыми темно-красными боками. Ходить утром на рынок за яблоками отныне стало одним из моих удовольствий. В ожидании вечера я слонялся между пестрых рыночных рядов, любовался желтизной лимонов и зеленью петрушки и покупал самые красивые на всем рынке яблоки.

Первой о моем романе узнала жена. То ли случайно увидела, то ли кто-то рассказал, а скорее всего — через фабрику. Какая мне была разница, откуда она узнала, отпираться все равно не имело смысла. Последовал грандиозный скандал с участием моих старых и больных родителей и бывшей жены. Также, видимо, для того, чтобы мне было очень стыдно, был привлечен и муж старшей дочери. Все они меня с дружеским участием увещевали и говорили, что все пройдет, все образуется и будет по-прежнему. Жены, бывшие соперницы, объединились, чтобы наставить меня на истинный путь! Лялька перестала со мной разговаривать и начала меня презирать. Я понимал, что они все правы, но сделать очевидный шаг не хотел. Я оттягивал — вот еще раз увижу Машу… Вот еще денек буду с ней… Вот еще…

Жена пригрозила разводом. Пришлось мне на время исчезнуть из дома. Акт сам по себе бессмысленный, так как деваться мне все равно было некуда, но на жену мое отсутствие в течение нескольких дней произвело невыгодное впечатление. Она поняла, что перегнула палку. Видимо, она все-таки очень боялась остаться одна. Другого объяснения у меня не было. Как не было от меня и пользы, последние годы — практически никакой.