Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Шон так и вспыхнул:

– Ладно, смейся-смейся. Веселый денек у меня сегодня выпал… Так где она?

К ним во весь опор уже скакал Упа. Вопросы он стал задавать еще ярдах в пятидесяти, а когда поравнялся, задал уже пятый. Но Шон по опыту знал, что отвечать ему нет никакого смысла. Он посмотрел вдаль, за спины отца и сына Леру, и увидел Катрину. Выскочив из переднего фургона, она бежала к ним; шляпка слетела с головы и болталась на ленточке вокруг шеи, и тяжелые волосы подпрыгивали на каждом шагу. Она бежала, приподняв обеими руками юбки, чтобы не запачкать их грязью; раскрасневшиеся щеки на ее загорелом лице потемнели, а зеленые глаза так и сияли. Шон нырнул под голову лошади, на которой сидел Упа, и, весь мокрый, с головы до ног перемазанный грязью, нетерпеливо пошел ей навстречу.

И вдруг обоих охватила робость. Они остановились в нескольких шагах друг от друга.

– Катрина, ты выйдешь за меня замуж? – спросил Шон.

Она побледнела. Смотрела на него во все глаза, потом отвернулась и заплакала, и Шон почувствовал, как сжалось его сердце.

– Нет! – яростно выкрикнул Упа. – Она за тебя не выйдет. Оставь ее в покое, бабуин проклятый. Она из-за тебя плакала! Убирайся отсюда. Она еще совсем ребенок. Убирайся!

Он направил лошадь между ними.

– Придержи язык и не суй нос не в свое дело, старый хлопотун! – Это явилась наконец Ума и, тяжело дыша, вступила в дискуссию. – Что ты об этом понимаешь? Если девочка плачет, это не значит, что она его не хочет.

– Я думала, мы уедем и он сразу забудет меня, – всхлипывала Катрина. – Я думала, что ему все равно.

Шон охнул и попытался обойти лошадь Упы.

– Оставь ее в покое! – снова отчаянно крикнул тот, маневрами лошади стараясь отрезать Шона от дочери. – Она из-за тебя плачет. Смотри, она и сейчас плачет.

Катрина и вправду плакала. Тем не менее она тоже пыталась исхитриться и обойти лошадь отца.

– Vat haar! – закричал Ян Пауль. – Бери ее! Парень, давай бери ее!

А Ума схватила лошадь мужа за узду и потащила ее прочь: женщина она была мощная. Шон и Катрина бросились друг к другу и крепко обнялись.

– Эй, хватит уже, дружище, – сказал Ян Пауль, спрыгивая с лошади.

Он ткнул Шона кулаком в спину, потом еще раз и еще. Не имея возможности защититься, Шон с каждым ударом делал шаг вперед.

Уже потом, чуть позже, Упа немного оттаял.

– Даю за ней два фургона приданого, – сердито промычал он.

– Нет, три! – возразила Катрина.

– Четыре! – поставила точку Ума.

– Ладно, пусть будет четыре. Убери от него руки, девчонка. Стыда у тебя нет?

Катрина торопливо убрала руки с талии Шона. Шон успел приодеться, одолжил костюм у Пауля. Они стояли вокруг костра. Дождь кончился, но низкие тучи обложили небо, и ночь наступила раньше обычного.

– И четыре лошади, – подсказала мужу Ума.

– Ты что, женщина, хочешь, чтобы я остался нищим?

– Четыре лошади, – повторила Ума.

– Ну хорошо, хорошо… четыре лошади.

Упа посмотрел на Катрину жалостливым взглядом:

– Она же еще ребенок, парень, ей только пятнадцать лет.

– Шестнадцать, – сказала Ума.

– Почти семнадцать, – сказала Катрина, – и вообще, папа, ты же обещал, а брать свои слова обратно нельзя.

Упа только вздохнул… потом посмотрел на Шона, и лицо его сделалось жестким.

– Пауль, ну-ка, принеси из моего фургона Библию. Этот большой бабуин будет сейчас приносить клятву.

Ян Пауль положил Библию на откидной борт фургона. Это была толстая книга в кожаном переплете, потускневшем от частого употребления.

– Подойди, – сказал Упа Шону. – Клади руку на книгу… и не смотри на меня. Смотри вверх, парень, вверх смотри. Теперь повторяй за мной: «Я торжественно клянусь заботиться об этой женщине… – да не части, говори медленно, – пока не встречу священника, чтобы произнести перед ним все подобающие слова. Если я не исполню этого, тогда молю Тебя, Господи, порази меня молнией, пошли на меня змею с ее острым жалом, и да гореть мне в аду…» – Упа закончил перечислять список страшных кар, удовлетворенно крякнул и сунул Библию под мышку. – У Него не будет ни шанса сделать все это с тобой… я до тебя доберусь первым.

Эту ночь Шон провел в фургоне Яна Пауля. Спать ему не хотелось, тем более что Ян Пауль храпел так, что хоть святых выноси. Утром снова шел дождь, погода для расставания была самая тоскливая. Ян Пауль все время смеялся, Генриетта плакала, а Ума то смеялась, то плакала. Упа поцеловал свою дочь.

– Бери пример с матери, – сказал он Катрине. И бросил сердитый взгляд на Шона. – Смотри помни у меня, все помни!

Шон с Катриной стояли рядышком и смотрели, как за деревьями пропадает в пелене дождя караван фургонов. Шон держал Катрину за руку. Он понимал, как ей сейчас грустно, и чувствовал жалость к ней. Он обнял девушку – платье Катрины было влажное и холодное. Вот пропал вдали последний фургон, и они остались одни посреди необъятной, как одиночество, земли. Катрина задрожала и посмотрела снизу вверх на стоящего рядом мужчину. Он был такой огромный, такой неодолимо мужественный… и чужой. Она вдруг испугалась. Ей снова захотелось услышать материнский смех, увидеть едущих впереди ее фургона брата и отца, как это и было всегда.

– О, прошу тебя… я хочу… – Она вывернулась из его руки.

Этой фразы Катрина так и не закончила; она посмотрела ему в лицо, на его полные, обожженные солнцем до черноты губы – и эти губы улыбались ей. Потом заглянула ему в глаза, и страх сам собой куда-то исчез. Под взглядом этих глаз она больше никогда ничего не будет бояться, до самого конца жизни, а случится это еще очень не скоро. Его любовь была ей защитой; любовь окружала ее, как замок с толстыми стенами. Здесь ей будет безопасно, сюда не войдет больше никто чужой. Первое ощущение этого было столь сильно, что она могла только тихо стоять и не противиться окутывающему ее теплу его любви.

В тот же вечер они перегнали фургоны Катрины обратно на южный берег реки. Дождь все не переставал. Зулусы Шона подавали им знаки, махали руками, но между ними ревел бурый поток, заглушая все остальные звуки, а заодно и надежду переправиться. Катрина со страхом смотрела на бешено несущуюся воду:

– Вы что, и в самом деле переплыли реку, минхеер?

– Да, причем так быстро, что промокнуть не успел.

– Спасибо вам, – сказала она.

Несмотря на дождь и густой дым от костра, Катрина приготовила ужин, причем не хуже матери. Они поели под брезентовым навесом, натянутым возле ее фургона. Ветер раскачивал фонарь «молния», хлопал брезентом и задувал брызги дождя под полог. Было очень неуютно, и, когда Шон предложил перейти в фургон, Катрина согласилась сразу, почти не колеблясь. Она села на край своей кроватки, а Шон уселся напротив нее на сундук. Совсем скоро после неловкого начала разговор побежал так же быстро, как и воды реки, несущейся неподалеку от фургона.