Никто не знает Сашу - Константин Потапов

вводя их в ритм, размахивая гитарой, словно палочкой с угольком на конце – рисовал восьмёрки в детстве, папа, смотри! – аккуратнее, Саш! в глаз попадёшь… Бу-у-м-м!

Саша стукается ртом о микрофон. Звук разлетается по залу. Сбивает песню. Саша спотыкается. Шёпоток, дыхание. Вялые аплодисменты.

Полторы сотни глаз. Поднятые смартфоны. Зрачок камеры.

Запевает другую, затрусив направо. Словно Бред Питт в фильме «Троя», наперевес с копьём. Словно ему всё пофиг, всё ему нипочём. Словно Андерсон Сильва, наклоняясь, финтя. С блатняцким мотивом, с полуулыбкой лихой. Саша бежит, бежит от него. Саша заманивает дракона в узкие поволжские переулочки, в портовые города, в закоулки памяти, в лабиринт юности – выскочить из-за угла. Со следующей песней. Пронзительной, до мурашек, например, «Волчка», пронзить дракона, да-да, он доиграет «Огоньки» и запоёт «Волчка». Кто-то оживляется на песне, снимает сториз. И тут же выкладывает. Звук от видео с той же песней, но на две строчки раньше – накладывается. Сбивает. Чуть-чуть, но сбивает. Дракон уворачивается от удара.

Саша поёт им «К тебе» – такую юную, такую старую, он посвятил её когда-то Лиде, университет, первый курс, первая любовь, они должны поверить в такую песню, он написал её после их первого примирения, как смутную надежду, что получится быть с ней, и спел на веранде её деревенского дома при её родителях. Слушали молча, а после – тишина. Лишь сестра Лиды начала ворковать, плести ненужную пряжу разговора с прерванного места. Будто пронеслась комета, все проводили пустыми глазами и продолжили жить. У Лиды уже тогда был другой парень, сын зажиточных родителей из соседнего посёлка, и все на веранде знали, все, кроме Саши, и уже заочно выдали её замуж – лишь он был не к месту со своей гитарой.

Зал молчит. Догадывается, что у Саши увели первую любовь, а потому эта порывистая песня – в никуда. Саша поёт и смотрит вверх. И все строчки, словно стрелы, отбитые драконом – летят вниз, вниз – на героя с гитарой среди горящих крыш, вниз – на деревенский дом Лиды, на её родителей, сестру, веранду, вниз – на головы горожан и зрителей в зале, как же их спасти, господи, да они не враги мне. Они мне не враги.

И тогда пою песню как есть, здесь и сейчас, не пытаясь ничего исправить, петь – как есть, ту же песню, но так, как она есть сейчас во мне, не пытаясь ни в кого попасть, ни кого поразить, просто сам с собой, забыв о них, и как только я о них забываю – они смотрят в меня, смотрят с надеждой. Я пою по-настоящему, и они чувствуют это.

И я, Саша Даль, бард в разводе, понимаю это на последнем концерте, тридцать первом кругу жизни, за припев до антракта. Понимаю, как мне надо петь, впервые в жизни – понимаю. Теперь я знаю, что делать. Они – за меня. У меня ещё есть вторая часть. Теперь я знаю, что делать. Пусть надо уходить со сцены, протискиваться сквозь узкий жёлтый коридор, тусклый свет, под нависающей трубой, я знаю, как для них спеть. Пусть надо входить в тесную гримёрку. К оставленному телефону, я знаю, как…

Палец гитариста с твёрдой мозолью на кончике. Скользит по паутине трещин. Подбирает пароль, снимает с блока. Смахивает 4 последних сообщения, и 1 пропущенный, в обратном порядке:

Саша, ты здесь?

Ау? Ты здесь?!

Саша?

Привет, блин, это очень плохо. Я сейчас на съёмках, не могу говорить. А ты когда узнал?

Саша будто наблюдал всё со стороны, будто есть какой-то другой Саша, отличный от этого Саши, которого он называл собой, которого он считает «Я». И этот Саша пишет:

– Мне Рита сказала. Она положительна. И говорит, что возможно – заразила меня.

– Она – тебя?

Не ты – её?

Думает.

– Да. Она. Не я.

– То есть, это уже было после наших контактов?

Думает.

– Ага.

– Ох. Сочувствую. А почему ты тогда мне написал?

Думает. Мнёт айфон. Встаёт в тесной гримёрке, делает шаг, но здесь не разминуться с собой, Саш, поворот, вот он я в зеркале, с айфоном, сажусь, пишу:

– Я просто испугался. Ещё не успел провериться. Решил тебе сообщить. На всякий случай.

– Поняла…

Молчание. Пишет:

– Ну это не приговор. Ты знаешь. Если лекарства пить, можно нормально прожить. Как и без этого. Да, может, и нет ничего ещё.

Судорожный вздох. Человечек в зеркале мнёт айфон, но ничего не пишет. Смотрит в растресканную прорубь. В питерский канал. В узкую полоску чата. Она – набирает:

– Но спасибо, что сказал. Я проверюсь, на всякий случай.

Доносится шум со сцены. Хлопают. Просят выйти героя на сцену.

Хочет написать, но не решается. Тот день. Долго смотрит в айфон. Долго. Будто в колодец. Вздрагивает от сообщения:

– Мне же не о чём беспокоиться?

– Ага.

– Точно?

В зале хлопают второй раз. «Про-сим». Да заткнитесь вы! Пишет:

– Просто я же ездил в туры. И там такая антисанитария. И помнишь, в Мирном кровь сдавал, мне не понравилась там оборудование и шприц был … – стираю весь этот бред и собираю из непослушных букв единственную правду:

– Я тебе изменил. В тот день, когда я ночевал у Риты, потом пришёл к нам, и мы ругались, а потом занялись сексом, а потом расстались – вот за день до этого я переспал с Ритой. Это было первый раз с ней.

Зал негодует, почти свистит. Молит о помощи. Абонент на той стороне в тесном клочке экрана пишет и останавливается, пишет и останавливается, Саша задыхается, я задыхаюсь. А затем рушится целая лесенка сообщений:

– Так.

Подожди.

Ты спал с Ритой. Потом пришёл и переспал со мной. Так?

И Рита говорит тебе, что инфицирована?

Я всё правильно поняла???

Я выдыхаю:

– да. Я не знал. Прости.

– Саша!!!

И снова торопливой лесенкой, градом, пока в зале хлопают в один ритм и кричат «про-сим! про-сим!» и официантка стучится в дверь гримёрки:

Вот это ты урод.

Урод.

Не хочешь оставить меня в покое, да?

Небольшая пауза

– Ты это всё придумал??!

Если бы, думаю я и:

– Нет.

– Я ненавижу тебя!!! Я же уже живу свою жизнь, нахрена ты не сказал!!

– Прости. Я облажался. Я не знал! Я люблю тебя.

– ИДИ ТЫ НАХУЙ!!!

Хлопки в такт, про-сим, стук в дверь, свист, да, Саша, давай-ка иди, подбирай гитару, суй телефон в карман, кричи – сейчас иду! – официантке, и выходи на сцену сквозь узкий коридор,