Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - Гэри Дженнингс

— Ага, значит, Таджикистан в той стороне? — спросил отец, обратив взор к северу. — Ну, тогда мы не слишком уж и далеко, Маттео, от той дороги, которую выбрали.

— Это правда, — сказал дядя, голос его звучал устало и тихо. — Нам понадобится лишь пересечь Таджикистан, затем короткой дорогой пройти до города Кашгара — и мы снова в Китае, у Хубилая.

На своих вьючных лошадях охотники-звероловы везли еще и множество рогов дикого барана, которого называли архар, и я, до этого видевший лишь маленькие рога коровы, газелей и домашних баранов, был сильно изумлен при их виде. У основания эти рога были такой же величины в окружности, как и мои бедра, и закручивались в спираль по всей своей длине. Острые концы рогов на голове животного могли легко разорвать человека на куски, а если бы спирали можно было распрямить и вытянуть, каждый рог, наверное, оказался бы с меня величиной. Да уж, рога эти производили впечатление. Я предположил, что охотники взяли их для того, чтобы сделать великолепные украшения. Нет, рассмеялись они, из этих огромных рогов можно изготовить множество полезных вещей: чаши для еды и питья, стремена для лошадей и даже подковы. Они утверждали, что лошадь с такими подковами никогда не споткнется на самой скользкой дороге.

(Много месяцев спустя, оказавшись высоко в горах, я, помню, увидел этих архаров живьем и на воле и подумал: до чего же жаль убивать таких красавцев ради каких-то чаш и подков. Отец и дядя, настоящие купцы, думающие в первую очередь о прибыли, смеялись и бранили меня за сентиментальность. Кстати, с тех пор они стали называть архаров не иначе, как «бараны Марко»[157].)

По мере того как мы продолжали свое восхождение на Вахан, горы по другую сторону долины все еще оставались ужасающе высокими. Однако теперь каждый раз, когда прекращался снегопад и можно было поднять глаза на громаду гор, то мы неизменно обнаруживали, что они заметно приблизились. Отливающий синим лед, который покрывал берега по обеим сторонам Пянджа, становился все толще и направлял течение реки по сужающемуся ложу, словно хотел наглядно продемонстрировать, как зима сжимала землю в своих тисках.

Горы становились все выше день ото дня, они сменяли друг друга, оставаясь все такими же высокими, и вот наконец эти сооружения титанов сомкнулись перед нами. Когда мы направились к входу в высокую долину, снегопад ненадолго прекратился и тучи рассеялись, так что стало возможно разглядеть белые пики гор и холодное синее небо, которое волшебным образом отражалось в огромном замерзшем озере Чакмактын. В западной оконечности этого озера подо льдом текла река Пяндж, вдоль которой мы шли. Ну а раз здесь находился ее исток, то, следовательно, и воды легендарной реки Окс тоже брали здесь свое начало. Отец и дядя отметили это место в Китабе, поскольку карты этой местности, составленные аль-Идриси, были неточными. Я не мог помочь им точно определить наше местоположение, так как линия горизонта здесь располагалась слишком высоко и была слишком неровной, чтобы можно было использовать kamàl. Однако, будь ночное небо чистым, я мог бы, по крайней мере, определить, исходя из высоты Полярной звезды, что мы ушли далеко на север от Суведии и от берегов Леванта, откуда в свое время и начали свое путешествие по суше.

На северо-восточном берегу озера Чакмактын располагалось поселение, которое само провозгласило себя городом. Оно называлось Базайи-Гумбад и в действительности состояло из одного караван-сарая и нескольких построек, вокруг которых раскинулись палаточный городок и загоны, в которых размещались путники, остановившиеся здесь на зиму. Не приходилось сомневаться, что, как только погода станет получше, почти все население Базайи-Гумбада мигом снимется и покинет Ваханский коридор через его многочисленные ответвления. Владельцем караван-сарая оказался веселый разбитной человек по имени Икбаль, что значит Добрая Судьба. Имя вполне подходило ему: Икбаль процветал, потому что Базайи-Гумбад был единственным местом на всем протяжении Шелкового пути, где могли сделать остановку караваны. Он урожденный ваханец, сказал нам Икбаль, и родился прямо здесь, в гостинице. Однако, поскольку не одно поколение его предков содержало в Базайи-Гумбаде караван-сарай, он, разумеется, говорил на торговом фарси и вдобавок довольно подробно, если и не из собственного опыта, то по слухам, знал местность, расположенную по ту сторону гор.

Широко раскинув руки, Икбаль самым сердечным образом приветствовал нас в высоком Па-Мир, или Дороге к Вершинам, а затем замолчал, осознав, что его слова вовсе не были преувеличением. Здесь, сказал он, мы были на высоте одного фарсанга — что составляет две с половиной мили — над уровнем моря и, стало быть, над уровнем таких прибрежных городов, как Венеция, Акра и Басра. Хозяин караван-сарая не объяснил, откуда он с такой точностью знает высоту местности, и нам пришлось поверить ему на слово. Однако, учитывая, что вокруг нас возвышались горные пики, высота которых была видна невооруженным глазом, я не стал оспаривать его заявления о том, что мы подошли к Крыше Мира.

Мы сняли на четверых, включая и Ноздрю, комнату в главном здании гостиницы, а снаружи — загон для наших животных, рассчитывая прожить в Базайи-Гумбаде до конца зимы. Не то чтобы нам так уж нравилось в караван-сарае, кроме того, поскольку большую часть припасов приходилось привозить из-за гор, хозяин запрашивал со своих гостей высокую плату, однако выбора у нас не оставалось: заведение Икбаля было здесь единственным. Следует отдать должное, он сам и его предшественники всегда беспокоились о том, чтобы путешественникам было удобно.

Главное здание оказалось двухэтажным, тогда я впервые увидел такой караван-сарай: часть нижнего этажа представляла собой удобный загон для скота, принадлежавшего Икбалю, а кроме того, там хранились припасы из кладовой гостиницы. Верхний этаж был предназначен для постояльцев и окружен снаружи крытой галереей, на которой возле каждой спальни было проделано в полу отверстие для уборной, так что испражнения жильцов падали прямо во двор гостиницы и шли на пользу стайке костлявых цыплят. Поскольку комнаты для постояльцев располагались над загоном для скота, это неизбежно означало, что мы наслаждались запахами, которые поднимались от животных, и, признаться, подобные «ароматы» доставляли мало удовольствия. Правда, эти запахи были все же не такие сильные, как те, которые исходили от нас и остальных давно не мывшихся гостей, а также от нашей одежды. Хозяин гостиницы не тратил зря драгоценный высушенный помет, чтобы затопить хаммам или согреть горячей воды для стирки.

Икбаль предпочитал использовать топливо для того, чтобы согревать по ночам наши постели. Все кровати в гостинице были особого типа, который на Востоке известен как kang. Лежанка представляет собой полый внутри помост, сложенный из камней, покрытых досками, на которые складывают груду одеял из верблюжьей шерсти. Перед тем как лечь спать, доски поднимают, раскладывают внутри kang сухой помет и добавляют к нему несколько горящих углей. Поначалу путешественники, никогда раньше не видевшие подобных кроватей, с непривычки либо мерзли всю ночь, либо поджигали доски под собой. Однако, приноровившись как следует, можно было научиться так разжигать огонь, что он тлел всю ночь, испуская тепло, но при этом не слишком дымил и не заставлял никого в помещении задыхаться. Во всех комнатах для гостей были лампы, собственноручно изготовленные Икбалем; ничего подобного я никогда и нигде больше не видел. Для того чтобы сделать такую лампу, он брал мочевой пузырь верблюда, надувал его как шар, а затем покрывал лаком, чтобы придать ему форму, и раскрашивал в разные цвета. В отверстие, вырезанное в пузыре, можно было поставить свечу или масляную лампу, и тогда большая сфера лучилась разными цветами.