Тайна Черной горы - Георгий Свиридов

Думая так, он стоял поперек дороги с одним желанием обиженного мужика, порешившего окончательно вернуть себе то, что у него незаконно отобрали и пытаются присвоить. И в голову полезли разные жестокие наказания, которые он за все это учинил бы ей без жалости и сожаления. Вспомнил вдруг, как позапрошлым летом один буровик учинил свирепую шутку над своей гулящей не в меру горластой женой, которая, чтоб скрыть свои грехи-проделки, изводила словами, цеплялась и придиралась к каждому пустяку. Слушал он ее, слушал, а потом и не стерпел. Напился для храбрости, став пьянее злой водки, и в таком виде заявился домой. Но едва только жена открыла свой рот, чтобы выхлестать его попреками, как он, ничего не говоря, молча взял ее в охапку, вынес во двор, где стояли пустые бочки для засолки капусты. Усадил ее в самую крупную, ладонью вдавил внутрь и, перевернув, покатил с грохотом и ее воплями по улице вниз к берегу Силенки, где и спихнул в воду. Бочку тогда еле изловили, а жену его, зеленую от испуга и страха, увели под руки в поликлинику, где долго успокаивали каплями да микстурой. Она тут же быстро собралась и навсегда уехала.

Василий даже мысленно засмеялся, вполне довольный таким наказанием, и на мгновение представил себе, как он свою неблаговерную, словно ту царицу из пушкинской сказки, затискает в бочонок и спустит по камням до жгучей речной воды. И тут же подумал, что «на такие зверства он не сподручен…» И еще подумал, что терпел и будет дальше терпеть, да учить ее уму-разуму доступными благородными средствами.

Они приближались. Шли, прижимаясь друг к другу. Было видно, как рука Слона, явственно белевшая тыльной стороной рукавицы на темном мехе цигейковой шубки, неспокойно двигалась и гладила выпуклую грудь. Василий нехорошо скривил рот, хотел матерно закричать, но слова куда-то пропали, а сердце захолонуло и провалилось, как камень в холод проруби.

Василий взбычился и сжал кулаки. Но голова Слона в пушистой меховой шапке замаячила настолько высоко, что он усомнился в своей способности ее достать кулаком, даже подпрыгнув, и сразу ощутил себя беспомощным и неуверенным, словно выскочил нагишом на улицу.

Они узнали его, не доходя шагов десять. Остановились. Пошептались. И двинулись по утоптанной снежной дороге, норовя обойти Василия стороной.

– Ты… Ты куды-и? – выдохнул Василий, хватая жену за рукав с отчаянностью. – Возворачивайся домой!

Данька Слон, высвободив мягкий локоток из цепких и жестких пальцев взрывника, отстранил Галку и сам встал горой перед Василием. Он был мужчиной галантным и веселого нрава. Наступая своими тяжелыми башмаками Василию на носки, оттеснил его чуток в сторону и тихо так, мягким уважительным голосом, словно разговаривал с чуть живым пенсионером-инвалидом, которого никак нельзя было не жалеть, произнес:

– Ладно, Васёк, не шебуршись под ногами. Отваливай в свою халупу.

– Один я, что ли? – поперхнулся от обидной злости Василий.

– Ну!

– А… а ты, выходит, что? Останешься с ней?

– Дык нужно ж кому-то сопровождать женщину молодую.

Василий взвился от таких слов. В голове помутилось. Он чуть отступил, чтобы прыгнуть и достать кулаком до подбородка Слона, но зацепился каблуком о какую-то льдистую колдобину, зашатался и чуть не упал.

– Ты!.. Ты, гадский рот!..

Слон остановился. Добродушный настрой слетел с его лица. Он хорошо знал невидимую границу, переступать которую никому не дозволял, ту границу, переступив которую, никак нельзя не отвечать на обидное оскорбление. И начал подумывать о том, как бы убрать с пути Василия, да чтоб без лишней возни и чтобы Морячок понял, что не стоит особенно осложнять отношения с ним, с Данькой Слоном.

– Не надо, Вась! Не переходи на оскорбления, – посоветовал он, как бы предупреждая в последний раз.

– Шастай в сторону, отвали! – вмешалась вдруг Галка, и в ее неспокойном голосе явственно зазвенела натянутая струна женского нетерпения. – Не мешай нам беседовать с глазу на глаз. Не мешай нам репетировать роли!

– Да я… я в гробу видел вашу репетицию! – взвился окончательно выведенный из себя Василий. – А ну, домой! Пошасталась и – хватит!

Дальнейшие события произошли явно не так, как наметил Василий. Данька Слон протянул к нему длинные, как оглобли, руки, достал, оторвал от земли и, приподняв, высвободил одну руку, тут же eю нанес короткий боковой удар по подбородку.

Теряя сознание, Василий запомнил, как он стремительно взлетел и опустился, ощущая спиной и затылком пружинисто-слежалый снег на обочине дороги. И как сквозь туман видел, как Слон с его женой удалились медленным прогулочным шагом. Мимо здания конторы, в окнах которых стыла темная ночь, мимо магазина и парикмахерской, направляясь в конец поселка, где длинными кирпичами стояли бараки…

Очнувшись, Василий долго сидел на снегу, утирая и разминая затекшую скулу. Встал и двинулся домой. Он шел не столько растерянным и полуизбитым, сколько внутренне опустошенным, словно лишился чего-то такого важного, без чего уже была невозможной его дальнейшая жизнь.

В доме было тепло и уютно. Не раздеваясь, он прошел по вымытому полу, оставляя следы, остановился около шкафа. Поискал глазами начатую бутылку. Наполнил стакан. Выпил стоя, молча разглядывая свое отражение в темном окне.

– Гадский рот! – выругался еще раз он в адрес Слона и с обидной болью в сердце подумал о том, что неужели нельзя ничего сделать и наказать обидчика?

И его взгляд снова остановился на двухствольном ружье, которое висело на стенном коврике над кроватью.

– Ишо поглядим, чей верх! – сдавленным шепотом произнес Василий, снимая со стены тульскую двухстволку.

Достал из комода и патронташ, набитый заряженными патронами, застегнул его поверх полушубка.

Путь до щитового барака, где в отдельной комнате жил Данька Слон, он проделал скорой рысью. Василий спешил, боялся, что на ночь закроют на замок наружную дверь, и тогда ему внутрь никак не попасть. Но дверь, на его счастье, оказалась еще открытой, несмотря на такой поздний час.

Переступив порог комнаты, Василий увидел их обоих. Они сидели на кровати в обнимку, и перед ними на тумбочке, застеленной газетой, лежала нарезанная кружками копченая колбаса, открытые шпроты и банка с солеными огурцами. Почти пустая поллитровка и стаканы.

– Пируете? – зло спросил он, поднимая двухстволку.

И как же они встрепенулись, словно вспуганные тетерева. В одно мгновение слетела с них улыбчивая беспечность и растерянно вытянутые лица стали вянуть и покрываться бледностью.

Василий, оперевшись спиной о дверной косяк, угрюмо светился от сознания своего правого дела и исполнения долга, который долго жег и сверлил душу, изнуренно томя и беспокоя. И темные отверстия двухстволки, словно черные холодные зрачки, ходили с одного лица на другое, как бы выбирая одного из них.

– Счас! Счас каждый получит свое. Сполна и до краев!

Слон застыл, каменея от страха. Глаза у него повылазили и округлились, как вынутые рыбьи пузыри. Данька впервые в жизни был напуган и, глядя в темные дула ружья, простодушно поверил в свой близкий смертный конец. Отвалившийся вниз массивный его подбородок мелко вздрагивал. «Как же так? И за что?» – как бы кричала каждая черточка на его побелевшем сытом лице, не привыкшем к серьезным переживаниям. Он чуть скосил глаза, взглянул на растерянную и жалкую Галку. «Из-за нее? Все из-за нее? – где-то внутри остро и больно возмутился Слон, испытывая к молодой крале неприязнь и открытую злобу. – Пропадать так, по-собачьему, ни за что ни про что, из-за какой-то юбки? Ну, нетушки, не согласен!»