Тайна Черной горы - Георгий Свиридов

Но одного он не мог простить и тем более терпеть: завлекательной обманчивости. Как она, его «кисанька» была обворожительна, как была соблазнительно хороша в ресторане, в кругу мужчин, когда веселье бьет фонтаном и громко звучит музыка! Глаза ее наполнялись огнем и страстью, и, казалось, этот огонь готов вот-вот выплеснуться на тебя, обдать жаром, смять, унести бешеным потоком неповторимой радости. Слова произносила она таким взволнованным полушепотом, будто сидела не в ресторане, а полуобнаженная скрывалась за гардинами спальни.

Но стоило только им вернуться домой, очутиться в этой желаемой обстановке, в постели, она как-то быстро становилась иной, словно ее подменяли, становилась постной и невкусной, как вчерашний холодный обед, который даже он, моряк, вернувшийся из полумесячного плавания, с голодухи ел без радости. И расшевелить ее, разогреть ее чувственность, при всей его страстности и опытности, ему никак не удавалось. А он-то мечтал, он-то надеялся! Плавая в далеких рейсах, насмотрелся в чужих странах всяких таких модных там сексуальных фильмов, сладко надеялся, что ужо дома-то… Но «кисанька» брезгливо отворачивалась, отодвигалась на край широкой постели и с чувством полновластной хозяйки положения, уверенной в своем непогрешимом превосходстве, удивленно и с нескрываемой обидой в голосе произносила:

– Да отстань же!.. Не трожь меня… Я не из этих! Понял?.. – и мирно добавляла, широко зевая. – Та-ак спать хочется…

И засыпала тут же, словно проваливаясь в иной мир. А с сонной какой ему прок? И он чертыхался, произносил ругательства на разных иностранных языках, услышанных в чужих портах, глухо рычал обманутым тигром, у которого отняли законную добычу. Таких кошмарных часов, которые повторялись чуть ли не каждую ночь, он не мог ни забыть, ни простить.

И еще он не мог ей простить того, что в те первые дни, когда они только сходились и он настороженно приглядывался к ней – та ли она женщина, которую он так долго искал? – она была совершенно иной, она, словно чуткая кошка, тонко чувствовала и предугадывала его желания, что именно ему хотелось, была ласково податлива и ответно вспыхивала, страстью горели не только ее глаза, но и все ее существо, и телом стремилась навстречу всегда сама, будоража его. Куда же девалась та страсть, тот внутренний огонь? Или их вовсе не было? А что же было? Голубой мираж? Одно видение того, что не существовало в натуре? Сплошной обман, искусный наигрыш настроения? Ради достижения своей цели?

И он ушел сам, оставив ей все то, чего она так настойчиво добивалась.

Мать заохала, запричитала, понимая чутким сердцем, какое «камень-горе» свалилось на ее старые плечи, что теперь «соседям в глаза стыдно посмотреть». Но Галина и на сей раз не особенно переживала, «ушел так ушел, туда ему и дорога», отряхнулась, словно уточка, вынырнувшая из воды, сбрасывая остатки прошлого, просушила на солнышке перья и снова – вольная птица, сама себе хозяйка. И тут-то она задумала махнуть в столицу, «набираться высшего ума-разума». Средства еще имелись.

В столице нацелилась на университет и, произведя разведывательный поход по разным факультетам, наглядно демонстрируя свои внешние прелести, остановилась на том, где «клюнул на приманку» секретарь приемной комиссии, молодой кандидат. Он охотно согласился «показать ей столицу». Начали с ресторана «Москва» и закончили в гостинице, где Галина снимала одноместный уютненький «полулюксик».

Секретарь приемной комиссии, а потом куратор курса, сделал для нее многое. По его совету она тут же обратилась к матери, и та обила пороги дирекции своей чулочной фабрики, слезно умоляя и упрашивая начальство «пожалети ее родную кровиночку». Дирекция, сочувствуя и уважая старательную пожилую работницу, выписала на казенном бланке справку, в которой значилось, что Галина «два года трудилась в цеху». И еще секретарь помог ей пройти через сложные барьеры вступительных приемных экзаменов, где строгие преподаватели довольно снисходительно спрашивали «работницу с периферии».

Молодой кандидат опекал ее два года, но потом их связь раскрылась. У кандидата наук, как говорила Галина, оказалась «жутко ревнивая жена». Но она помалкивала о том, что попутно обнаружилось, что помимо молодого кандидата Галина встречалась и с пожилыми уважаемыми докторами и профессорами, правда, не часто, а в критические моменты ее жизни – в дни зимних и весенних сессий… Дело принимало крутой оборот и могло закончиться позорным исключением.

Галине пришлось оставить учебу, она внезапно «заболела» и через пару месяцев, в разгар весенней сессии, с помощью высоких покровителей ей удалось взять «академический отпуск» на неопределенный период, и она, не задумываясь, махнула домой, к ласковому Черному морю, в свои родные края, снова мечтая о ХВЗ. А там и подвернулся ей веселый и щедрый геолог-взрывник Василий Манохин, по прозвищу Васёк-Морячок, который и завез ее, разнесчастную, в дальневосточный поселок с обманчивым южным названием – Солнечный.

В тот день стояла необычайно ласковая и теплая погода, какая нередко бывает в этих таежных местах в начале осени. Густая зеленая тайга, казалось, дремала в своем вечном покое, располагая к размышлениям и спокойному течению жизни.

Горная речка тихо мурлыкала свою немудреную песенку, унося прозрачную чистую воду куда-то вдаль, к другим речкам, а те еще дальше к Амуру. От реки шла прохлада и в долине курился легкий туман.

Красивые горные вершины хранили покой и тишину. Голые скалы выделялись на безоблачном небе острыми зубцами вершин. А ниже – зеленели травы, деревья.

Было тихо, по-летнему тепло и безветренно. Ничто не предвещало приход зимы. Казалось, что она где-то далеко-далеко и сюда придет не скоро. Улыбчивое солнце смотрело с ясного синего неба на горы и долину, на людей, которые возвели первые строения, на палатки и землянки.

А к вечеру вдруг начало резко холодать, и в рано наступивших сумерках белыми нежданными мухами стали кружить первые крупные снежинки. Их ловили на ладони, они тут же таяли. Никто в отряде не принимал всерьез эти первые сигналы стремительно надвигающейся беды. А через пару часов, когда небо заволокли тучи, нежданно выплывшие из-за гор, повалил густой снег. Он падал сплошной стеной. Мокрый, тяжелый, липкий, снег выбелил склоны гор, облепил деревья, пригнул ветки. Он налипал к драночным деревянным, недавно сооруженным крышам пекарни, бани, столовой, камералки, общежития, в котором намеревались зимовать, навалился на палатки…

К зиме, конечно, готовились, ее приход ожидали, но никто не предполагал, что она может нагрянуть так неожиданно, выскочив из-за вершины, словно разбойник из-за угла. Одежда у геологов имелась только летняя – брезентовые куртки, энцефалитки, на ногах сапоги, а головы прикрывали кепками, шляпами, беретами.

А снег все валил и валил. Звучно и хлестко стали лопаться растяжки палаток. Потом и сами палатки начали валиться одна за другой. Но геологам было уже не до палаток. Под тяжестью снега, не выдержав, надсадно охнув, с треском рухнула крыша бани. А баня в тайге одно из важнейших сооружений, без нее зимовать никак нельзя. Тихая паника холодом пахнула в сердца людей, кое-кто растерялся. Но тут в снежной мгле раздался властный призывный голос Петра Яковлевича Закомарина, начальника отряда: