Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

— Все нормально, товарищ капитан.

— Распоряжайтесь дальше.

Выдавливая отчетливые следы, подошел гусеничный тягач. Прикрепили трос к стойке шасси, и тягач спокойно потащил самолет к «Красной черте». Люди продолжали поддерживать самолет за крылья. Казалось, что его еще только учат ходить.

— Разрешите, товарищ директор?— спросил Романченок у Дубенко.

— Давайте.

Романченок надел парашют и поднялся в кабину. Через несколько секунд бортмеханик помахал меховыми крагами, и люди отскочили от машины. Романченок дал рабочие обороты мотору, винт завертелся. Издали он был похож на блестящий прозрачный круг. Машина покатилась, покатилась и, наконец, оторвалась от снега.

— По газам! — прохрипел Лоб.

— Пошла,— спокойно произнес Дубенко, провожая глазами белую машину.

— Пошла,— сказал бортмеханик и пожевал губами.

— Видите, как все просто, а сколько тревог,— заметил Угрюмов.

— Тревог было много,— сказал Рамодан.

— От этого и движение жизни,— неожиданно высказался бортмеханик.

Романченок делал развороты, стараясь держаться невдалеке от аэродрома, но вот он круто повернул, положив машину под большим углом, и полетел по направлению к тайге. Гул мотора стал слабее. Угрюмов сделал шаг вперед, он внимательно следил за полетом. Романченок пронесся над ним, то убирая, то выпуская шасси. Из окон корпусов, со двора, от станции махали шапками люди. Им нипочем этот свирепый уральский мороз, они радуются своей победе.

— Романченок!

— Пошел!

— Давай, крой!

— Есть машина!

Романченок сел точно на укатанную полосу аэродрома.

Баллоны прикоснулись, взлетели радужные от солнца столбики снега, постепенно затух винт, машина остановилась. Летчик выпрыгнул и пошел к Дубенко, неуклюжий в своей пилотской одежде, оставляя на снегу следы от меховых унт. Еще на ходу снял краги и поднял вверх палец.

— Все нормально, товарищи!

— Как ни болела, хорошо померла, так? — пошутил Шевкопляс.— Надеюсь, скоро получим полк для энского флота? Так, Богдане?

— Пожалуй, что так, Иван Иванович.

— Ну и добре. А то как у вас ни хорошо, а на Чефе лучше...

Романченок подошел, держа под мышкой краги и шлем. Волосы его вспотели, и от них шел пар.

— Теперь мне приходится за вами ухаживать,— Дубенко натянул шлем ему на голову,— простынете.

— Пустяки. Пошла первая машина...

— Благодарю вас, Романченок.

Романченок потряс руку Дубенко, потом по очереди Тургаеву, Рамодану, Угрюмову, Данилину, мастерам, рабочим. Десятки заскорузлых рук потянулись к нему. Он радостно пожимал их. Это его товарищи по борьбе, он понимает и разделяет их чувства. Виктория тоже высвободила руку из неуклюжей варежки и тихо сказала:

— Поздравляю.

— Спасибо, Виктория.

— Не так крепко,— вскрикнула она и подула на руку,— вы мне руку оторвали.

— Прошу прощения, не рассчитал, Виктория.

Она отошла от них, ее окружили рабочие. Угрюмов приблизился к Дубенко, ласково поглядел на него и просто сказал:

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Поздравляю тоже.— Кунгурцев вопросительно посмотрел на Дубенко: — Но как с горняками? Вы обещали послать машину над поселком и шахтами.

— Я обещал сделать это между двумя сменами?

— Да.

— Будет сделано... Придется снова вам полетать, Романченок.

— Есть. Давно не ходил, соскучился.— Обратился к бортмеханику: — Левая нога чуть-чуть заедает. Может быть, застыла смазка, а может быть, нужно что там ослабить.

— Будет все нормально, товарищ капитан.— Бортмеханик пошел к машине, унося с собой парашют Романченка.

Возле самолета копошились черные фигурки людей, особенно выделяющиеся на его белом фоне. Еле заметное струйчатое облачко колебалось над машиной — она остывала. Хвост уже засахаривался инеем.

— Завтра дадим восемь,— сказал Дубенко,— а потом... будем доводить суточный выпуск до пятнадцати машин.

— Начнется обыденная кропотливая жизнь, Богдан Петрович,— сказал Угрюмов.

— Обыденная, кропотливая,— повторил Дубенко.— А все-таки эти будни принесут праздник победы...

Глава не последняя

Дубенко стоял на высоком угорье. Рядом с ним, прижавшись к его плечу, притихшая, похудевшая Валя. Снег не рассыпался под ногами. Он слежался и где-то внизу, ближе к земле, стал совсем влажным. Венок сизой тайги окаймлял гористые горизонты, и над тайгой в западной стороне поднялись перистые облачные тучи, подсвеченные солнцем. Может, это отражение недавнего северного сияния, может, фантастические отблески далеких сражений!

Город разбросался черными домами, поселками шахт по всем склонам трудолюбивых

Уральских гор. Дома казались обгорелыми — следы постоянного угольного дыма; и сейчас над городом повис туман. Но здесь, на взгорье, сияли снега, воздух был чист, и можно было дышать всей грудью.

По тропинке, протоптанной шахтерами, бежали школьники, размахивая сумками. Они были плохо одеты, но краснощеки, курносы и веселы. Они были счастливы, эти уральские дети, они не видели близко войны. Но перед глазами Богдана вставал снимок в «Правде», оттуда с безмолвным укором смотрела на него Сима Малкина — девочка, изуродованная современными компрачикосами. Ты будешь отомщена, девочка, познавшая трагическую сущность войны и разбойничью жестокость вооруженных пришельцев!

Рев мотора и снежная пыль. Дубенко снял шапку и помахал, хотя его, конечно, никто не мог увидеть сверху. С аэродромного поля плавно появилась машина с приподнятыми крыльями — бронированный, невозмутимый штурмовик. Самолет пронесся, оставляя след отработанного газа и клубчатый вихрик разбитого винтами воздуха.

— Романченок?— спросила Валя.

— Романченок! Его машина!

Когда-то Романченок сбил первый «юнкерс» в отмщение за нападение на беззащитный поселок белых коттеджей. С тех пор прошло не так уж много времени. Воздушный офицер Романченок продолжает мстить врагу отсюда, от каменной гряды великого Уральского хребта. Битва идет, и звезды, которые блеснули на серебристых крыльях машины, сияют и отсюда, с востока...

1941—1942

РУЧЬЕВ Б. А.

Ручьев Борис Александрович (Кривощеков, 1913—1973) — русский советский поэт.

Родился