Тени Шаттенбурга - Денис Луженский

– И посудите сами, Ругер, по какой же причине я должен сейчас направляться в лесную глушь, а не двигаться прочь от вашего городка?

– Ну хотя бы интерес, – пожал плечами фон Глассбах.

– Интерес… Увы, с тех пор как император назначил меня посланником короны, я не могу испытывать интереса к тому, что выходит за рамки моей миссии. Точнее – испытывать его я не хочу. Ибо мой интерес к некоторым делам может поставить под угрозу жизнь других людей. А я, хотелось бы верить, все-таки не чудовище.

– Под угрозу?

– Ну конечно. Интерес мог бы проявить сказитель или хронист – с этой братии взятки гладки: ввернут они про заморскую птицу феникс, в пламени возрождающуюся, так ведь никто из слушателей не поплывет за море, чтобы байку проверить. Да и к чему? Чем складнее да цветистее наврано – тем интереснее, а если все сказанное на зуб пробовать – какое в том удовольствие? Мой же рассказ станут проверять очень старательно. Если же моя персона однажды вызовет неудовольствие при дворе, то не просто старательно, а с пристрастием – так, чтобы ногу не в замшевый сапог, а в испанский и не плюмаж на шлем, а крюк под ребро. Не правда ли, радостная перспектива? Так что одно дело, когда я передаю чужие рассказы и ссылаюсь на чужое мнение, и совсем иное, если рассказываю о собственном интересе. Думаете, в столице мало охотников вывернуть наизнанку чужие слова, а затем, если повезет, то и человека, их изрекшего?

– Но вы же не…

– O, sancta simplicitas![88]Разве же это важно? Довольно пустить мерзейшие слухи, а свободные уши найдутся. Да что говорить: тут, как помните, один отец инквизитор такого нагородил, что не перелезешь, а ведь он против столичных умельцев – не побоюсь этого слова – щенок. Поэтому я не должен знать ни о том, что стало с загадочным чужаком, ни о том, куда отправился спутник инквизитора… этот, как его… Вот видите, имя уже забыл!

Барон весело подмигнул растерянному бургомистру.

– Что же вы расскажете в столице? – после паузы спросил тот.

– Немногое, дружище Ругер, немногое. Расскажу, что настоятели близлежащих монастыря и аббатства предались чернокнижию, и монахи, подстрекаемые ими, похищали детей для жертвоприношений. Расскажу, что были они в сговоре с одним из городских купцов и вместе с тем купцом сумели ввести в прискорбное заблуждение отца инквизитора – человека чистого, но столь доверчивого, что поверил речам отступников и осмелился поднять руку на посланника короны.

Ругер крепче сжал поводья. Инквизитор, чернокнижие – это дело десятое. Что барон расскажет о городе и лично о нем?

– К счастью, – безмятежно продолжил фон Ройц, – власть в Шаттенбурге находится в руках достойных людей, и честные горожане под предводительством столь же честного бургомистра скверну доблестно истребили. Сам я со своими людьми лишь помог жителям города в меру скромных своих сил. Гнойник вскрыт, семена чернокнижия выжжены каленым железом, справедливость восторжествовала… Ну и так далее, и тому подобное, – он вздохнул. – Вот вы и повеселели, Ругер. Наконец-то, а то я, признаться, уже устал смотреть на вашу кислую физиономию.

Легким движением барон остановил коня. У дороги высился милевой камень: темный, слегка наклонившийся, наполовину вросший в землю. Чуть свесившись с седла, Ойген коснулся затянутой в сафьяновую перчатку рукой покрытого мхом навершия гранитного столбика. Какие-то две седмицы назад он так же остановился у этого камня, глядя на город, раскинувшийся на фоне недальних гор. Всего чуть больше дюжины дней – а вместили они столько, что не каждый человек увидит за всю жизнь. Сейчас, когда все завершилось вроде бы благополучно, барону казалось, что можно и нужно было действовать смелее, решительнее.

Смогло бы это хоть что-нибудь изменить? Вряд ли. Николас все равно пришел бы к сюзерену с просьбой позволить ему сложить обязанности министериала. Никакие ходы барона не изменили бы чувств вассала, влюбившегося как мальчишка в местную родовитую затворницу. И Ойген фон Ройц в любом случае ответил бы на его просьбу согласием, ибо не только знал цену преданности, но и умел эту цену платить.

А может, прояви он больше решительности, это что-то изменило бы лично для него, рыцаря короны? Именно он нанес бы смертельный удар в сердце нависшего над городом ужаса или пал бы под мрачной горой Небельберг – там, где несколько смелых людей и чужак, рожденный под иным солнцем, сошлись в бою с воплощенным кошмаром? А может, это ему открылись бы тайны иных миров?

Барон мысленно пожал плечами: кто знает? Да и можно ли знать? А главное – нужно ли? Пожалуй что нет. Но фон Ройц отлично понимал: он еще невесть сколько раз будет задавать себе такой простой и в то же время сложный вопрос: «А что, если?…»

– Спасибо вам, барон, – тихо произнес фон Глассбах, прерывая недолгое молчание. – Не только от меня, от всего города – спасибо. Признаюсь, поначалу я вас опасался, но теперь… Вы хороший и честный человек. И я рад, что сюда прислали именно вас.

– Ну-ну, не увлекайтесь сантиментами, – фыркнул фон Ройц, глядя в сторону. – Не ровен час, еще расплачетесь. Да и вообще, Ругер, старайтесь держать эмоции при себе. Помните, что вы – лицо города, а городу не нужно лицо, по которому можно легко читать чувства и мысли, – появится слишком много охотников обвести вас вокруг пальца.

– А я не побоюсь повторить: спасибо вам, – снова сказал бургомистр.

– Что ж, я принимаю благодарность, – барон коротко кивнул, и в его голосе уже не было иронии. – А теперь вам пора возвращаться, дружище Ругер. Ваш город вас ждет.

Фон Глассбах отвесил неуклюжий поклон, явно боясь вывалиться из седла, а когда распрямился, еще долго смотел процессии вслед. Вот скрылись за поворотом наемники, стих скрип колес возка, и тут Ойген, словно зная наверняка, что его провожают взглядом, не оборачиваясь, вскинул сжатый кулак в прощальном салюте. А через несколько мгновений дорога опустела.

Ругер фон Глассбах еще несколько минут недвижимо сидел в седле. Мерин то шумно вздыхал, то прядал ушами, но не двигался, будто давая хозяину время собраться с мыслями. Потом всадник тихонько потянул за повод, и мерин послушно повернулся.

Бургомистр взглянул на Шаттенбург. Воздух совершенно прозрачен, как бывает только осенью, когда из него словно пропадает все лишнее, мешающее глазам вбирать красоту окружающего мира. Отчетливо видны кубики домов, ярко блестит острый шпиль храма Святого Варфоломея, и тянутся к небу, чтобы без следа растаять в чистейшей лазури, тонкие дымки. Несмотря на ранний час, на рынке уже немало народу: купцы нахваливают свой товар, горожане придирчиво выбирают, прицениваются, торгуются до хрипоты. Все это так привычно, знакомо… и правильно.

И место фон Глассбаха сейчас в городе. Ибо прав барон – там его ждут, ведь это и в самом деле его Шаттенбург.

А еще Ругера ждала Марта. Как знать, быть может, ему не поздно стать по-настоящему достойным бургомистром – и по-настоящему достойным мужем? Ведь он еще не стар, и впереди немало лет.