Тени Шаттенбурга - Денис Луженский

Две высокие фигуры почтительно склоняются перед одной низкой. А та, которую называют «матерью», поочередно прикасается сперва к одной опущенной голове, затем к другой.

– Пора идти, наша «молитва очищения» затянулась, верные ждут агнца.

Словно внезапно вспомнив про тебя, женщина подходит к дверце, сбитой из крепких деревянных жердей, и распахивает ее настежь.

– Встань и выходи, дитя.

Ты вовсе не хочешь делать ни того ни другого… но руки и ноги будто бы сами начинают шевелиться, поднимают непослушное ноющее тело, несут к выходу. Это выход из клетки, но сейчас ты мечтаешь лишь о том, чтобы остаться внутри. Вот только твоя плоть уже не принадлежит тебе, и нет никакой возможности противиться чужой воле. Даже кричать не выходит, и лишь слезы по-прежнему катятся из глаз; черты женщины расплываются, видимые сквозь пелену соленой влаги.

– Иди за мной.

Повинуясь приказу, ты выходишь из тесного каменного мешка в большую залу, еще более тесную от собравшихся здесь людей. Мужчины в коричневых сутанах, женщины – в двухцветных бело-черных. Переминаясь в тревожном молчаливом ожидании, они просто стоят, и смола капает с пылающих факелов на песок под их ногами. Ты плохо различаешь лица, но чужое жадное внимание будто окатывает тебя волнами кипятка. Хочется орать от боли и ужаса, но ты лишь стонешь – слабо, чуть слышно.

– Все ли собрались?

– Нет, мать, – отвечает одна из монахинь. – Два дозора запаздывают. В них семеро верных.

Душа сжимается от надежды: не спасение, но хотя бы отсрочка!

– Мы можем еще подождать, – монахиня говорит это медленно, будто через силу, и ей отвечает ропот в толпе – почти беззвучный, но такой явственный. Напряжение людей прямо-таки кожей осязается.

– Ждать не будем, – произносит «мать», порождая волну облегченных вздохов. – Оповещены все, и, если кто-то не явился вовремя, значит, на то воля Темного.

– Воля Его… – глухо прокатывается по рядам людей в сутанах.

– Идемте же, братья и сестры, к Первому чертогу. Великое ждет агнца! Олаф…

Легко раздвинув могучими плечами плотно стоящих монахов, вперед выступает огромный человек, и хочется отшатнуться, хотя ты и понимаешь: это всего лишь великанского сложения мужчина, а не здешнее ручное чудище. Кто-то из толпы тянет возбужденно дрожащие руки, но гигант не позволяет никому коснуться тебя. Женщина, именуемая «матерью», неспешным шагом пересекает мрачный каменный зал, а ты идешь следом, оберегаемая великаном Олафом, и надежда на спасение тает с каждым шагом.

Чем дольше тянется время, тем больше прибывает злости. Самому себе Девенпорт напоминал тигра в клетке – огромной подземной клетке, откуда не сбежать, не вырваться на простор. К тому же ему в компании с Мареком и Микаэлем только что пришлось таскать к дальней стене пещеры трупы сектантов. Туша убитой твари отвратно воняла, и Оливье перепачкал сапоги в ее нечистой крови. Скрывать раздражение наемник даже не пытался.

– Merde! Думал, для проклятых недоумков из Ротшлосса это место – святое, – он со злостью пнул перевернутый котел возле залитого водою кострища. – Чего ж они жрут прямо посреди своего дерьмового храма?

– А ты хорошо их разглядел? – спросил Микаэль хмуро.

Воспоминание о мертвецах настроения Девенпорту не прибавило. И впрямь примечательные покойнички: все бледные и сутулые, словно уже много месяцев не выбирались из подземелий. Но этого мало: у одного на шее капитан приметил змеиную чешую, у другого облысевший затылок прикрывала твердая корка – ножом не проткнешь. Запомнились и остекленевшие глаза с узким кошачьим зрачком. Та еще мерзость!

– Ну?

– Если и были они людьми, то уже не вполне. И сидели тут не первый день, может не первый год даже.

– Бессменно? Не верю. Да и с чего ты взял?

– Может, и не бессменно, но поставлю гульден против геллера – недалеко они уходят, как сменяются. Здесь живут, рядышком. И каждый день – стоят возле этого.

Тут Оливье зябко повел плечами и против собственного желания обернулся к Источнику. Взгляд его уперся меж лопаток Перегрина: чужак все еще сидел на корточках в десятке шагов от багрового марева – тихий и недвижимый.

– Какого дьявола он там делает?

– Похоже на медитацию, – бросила Ульрика, сидевшая в изголовье Николаса.

Казалось, для женщины нет ничего важнее, чем видеть, как поднимается и опускается грудь министериала. Она будто цеплялась взглядом за это размеренное движение, не позволяя себе смотреть в другую сторону, а ее стиснутые в замок руки дрожали наверняка не от страха за Николаса. Было неподалеку нечто иное, внушающее неукротимой баронессе безотчетный ужас.

– Меди… что?

– Это вроде молитвы. Ты… как бы разговариваешь с богом внутри себя.

– Прекрасно, ma foi! На нас вот-вот свалятся либо чертова тварь, либо чертовы безумные монахи со своими чертовыми выродками: самое подходящее время, чтобы молиться!

– Когда же еще, как не сейчас, – открыв глаза, Николас мягко, но решительно отвел в сторону руку женщины и встал.

Ульрика что-то прошептала возмущенным тоном, но он уже поднялся на ноги и уверенно, как ни в чем не бывало, начал застегивать пояс с ножнами. Девенпорт хмыкнул, скрывая изумление: совсем недавно он дал бы голову на отсечение, что этого парня придется выносить из подземелья на руках.

– Я уж думал, самое веселье ты решил пропустить, mon ami.

Наемник усмехнулся – благожелательно, почти добродушно, однако прекрасно разглядел все, что попытался скрыть Николас. Когда тот выпрямился, ни единого намека на жалобу не слетело с побелевших губ, но выступившая на лице испарина выдала министериала с головой. Нет, этот парень сейчас не боец, и в предстоящей схватке на него рассчитывать не придется. Все же гнев француза угас, словно на угли в очаге выплеснули ведро воды. Те острые камни, по которым жизнь протащила Оливье Девенпорта, ожесточили его сердце и отточили до бритвенной остроты цинизм, но он умел ценить чужую доблесть.

Ничего больше не сказала и Ульрика, лишь закусила губу и судорожно кивнула, ответив на быстрый взгляд Николаса.

– Нужно приготовиться к встрече, – произнес Микаэль. Все это время он стоял у одной из каменных колонн, вглядывался в призрачный полумрак и лишь изредка бросал тревожные взгляды – то на недвижного Кристиана, то на багровое свечение в центре зала.

– Дельная мысль, – согласился с ним Девенпорт. – Тут, помимо той щели, через которую вылезли мы, есть еще два прохода. Не худо бы их разведать.

– И разделиться? – Николас в задумчивости качнул головой. – Рискованно.

– Сидеть тут в неведении – тоже риск.

– Согласен… Твой ход – тот, что слева, Оливье. А ход справа… Микаэль?

Миг колебания – и нюрнбержец кивнул: было заметно, что ему не слишком-то хочется терять из вида лежащего в забытьи юношу.