Странная погода - Джо Хилл

– Нет. Я с мамочкой отправляюсь. Делаю вид, будто я летучая мышь.

– Угу, – кивнула я. Взгляд мой перешел на диплом доктора наук в рамочке, висевший над верстаком. Я никогда не интересовалась, доктором каких наук был отец Темплтона, но удивления не вызвало то, что сферой его научных интересов была прикладная химическая инженерия. Интересно, подумала я, уволившая его компания все еще имеет представительства в США или она уже всецело перебазирована в Грузию. Йоланда как-то сказала мне, что компания перебралась на юг – естественная путаница. Если вам говорят, что кто-то перебрался в Джорджию, вы и не подумаете, что имеется в виду Россия.

– Темплтон, можно мне взглянуть кое на что? – попросила я. – Спрыгни на минутку.

Он послушно сошел с белого пластикового мешка каменной соли. Я сунула нос в мешок и увидела, что он наполнен сверкающей серебристой пылью. По виду можно было вообразить, что это соль, но, стоило мне в нее палец сунуть, как его кольнуло, будто палец в кучу битого стекла попал. Я отерла руку о джинсы и встала.

Темплтон отошел на несколько шагов, уступая свое место за пишущей машинкой. Я тронула серебристую ручку каретки, переводя ее на новую строку, и стала печатать. Стальные молоточки пуляли: бац, бац, бац… все, кроме «х» и «ь», которые не выстреливали. Я написала «онисак» – и бросила. Подумала про то письмо, на бумаге: Аллах без «х». В слове день (и других) «ь» опущен.

– Че пишем, Хемингуэй? – спросил кто-то у меня за спиной; голос мужской.

Я круто развернулась, сердце замолотило, как клавиши Темплтоновой машинки.

Марк ДеСпот подобрался к двери гаража и стоял, глядя на меня, невысокий, плотный, мускулистый сукин сын в белой соломенной ковбойской шляпе, синей джинсовой рубашке, застегнутой только у ворота и распахнутой настолько, что видно было витиеватую «Х» на груди.

– Марк! – закричала я. – Ты как тут оказался? – Не то чтобы я неравнодушна была. Я в жизни никогда так не радовалась дружелюбному лицу.

Он вошел в сумрак гаража. Снаружи все больше становилось похоже, что наступали сумерки.

– Как, по-твоему, я тут оказался? Тебя разыскиваю.

– Тут? Откуда ты знаешь, что меня можно тут найти?

– Сама мне сказала, Шерлок. Вспоминаешь? Ты сказала, что, если тебя нет в большом белом доме, то искать надо в ранчо цвета сливочного масла на другой стороне улицы. У тебя есть что-нибудь выпить? Полдня прошагал, чтобы тебе эту штуку вернуть, и в процессе нагулял себе значительную жажду. – Он достал из заднего кармана гладкий прямоугольник черного стекла.

– Мой телефон! Откуда у тебя мой телефон?

Большим пальцем он сдвинул шляпу на лоб.

– Ну, догнал я ту даму, которая взяла его у тебя, и попросил хорошенько. Фокус в том, что надо волшебное слово в ход пустить – пожалуйста. Получается супер, особенно если в это время держать тех, кого просишь, за лодыжки вверх ногами.

– Давай его сюда.

– Лови.

И он по-хитрому, из-под руки, мягко пробросил, телефон ткнулся мне в грудь, упал в руки (я его и подержать на миг успела) – и выпал из них сквозь ватные мои пальцы, с треском ударившись о цемент. В довершение всего я ногой его пнула и услышала, как он ушуршал под верстак.

– Ах, тебе в крикет поиграть вздумалось! – закричала я. – Давай сюда свой телефон.

– Он сдох шесть часов назад. А где пожар?

Я плюхнулась на пол и ползком протиснулась в темень под верстаком, где густо пахло мышами, пылью и ржавчиной.

– Мне надо поговорить с народом. Может, с ФБР, – сказала я. – Видишь эту машинку? На ней мягкого знака нет.

– И ты хочешь, чтоб ФБР расследование провело? Не думаю, чтобы преступления против алфавита подпадали под их юрисдикцию.

Я влезла лицом в паутину и срывала ее со своего носа. Опустила ладонь, попала прямо на жало ржавой отвертки и прошипела:

– Ни черта не вижу.

– Давай, помогу тебе смотреть, – произнес Темплтон, распластался по полу и заполз ко мне под верстак.

– Вот, – раздался голос Урсулы. – У меня фонарик есть. Может быть, с ним легче будет.

– Спасибо, Урсула, – машинально поблагодарила я, забыв на полсекунды, о ком я собиралась сообщить ФБР.

Тут же внутри у меня все сковало какой-то холодной болью, и я замерла. Она услышала, о чем мы говорили, и незаметно прошла в гараж, как раз когда я под верстак полезла. Скособочившись, я обернулась и глянула на нее и на Марка.

– Благодарю вас, мэм, – произнес Марк ДеСпот, забирая у нее фонарик. Направил его под верстак и включил. Я рот раскрыла, чтоб заорать, но никак не могла воздуху набраться. Легкие не наполнялись. Марк не увидел, что держала Урсула в другой руке. Он нагнулся и, заглянув под верстак, заговорил со мной: – Только, девушка, послушай, если тебе приспичило позвонить кому-то, то тот телефон тебе тоже не подойдет. Он тоже разряжен. Это типа закон природы. Чем больше у тебя в чем-то нужда, тем больше шанс, что эта хрень просто свалится на тебя дохлой.

– Разве это не истина? – выговорила Урсула и ударила его в спину мачете.

Звук был такой, словно кто-то по ковру выбивалкой шлепнул. Ноги у Марка вильнули, коленки о пол стукнулись. Урсула изо всех сил двумя руками рванула, вытаскивая лезвие обратно. Марк выронил фонарик, тот откатился немного вправо, упершись лучом в пространство за гаражной дверью и оставив нас с Темпом в темноте. Когда лезвие вошло Марку меж лопаток, тот запрокинулся и, слабо вскрикнув, свалился с ног.

Я забилась как можно дальше под верстак.

– Темплтон, – позвала Урсула, наклонившись вперед. Лицо ее было невозмутимо и спокойно, будто это не она только что едва не разрезала человека пополам. – Вылезай, Темплтон. Иди к мамочке. – Она протянула ему левую руку, держа в правой мачете.

Темплтон не шевельнулся, скованный ужасом. Я обхватила его рукой за шею и поднесла жало ржавой отвертки прямо под глаз.

– Уходи, Урсула.

До той минуты голос ее и выражение лица были совершенно спокойны. Теперь же лицо ее налилось красным, что твой помидор, желвак на шее вздулся.

– Не смей КАСАТЬСЯ ЕГО! – заорала она. – ОН РЕБЕНОК!

– Их полно на улицах, – сказала я. – Всех иголки насквозь прошили. Еще один мертвый ребенок всем без разницы будет. Кроме вас.

Темплтон трясся мелкой дрожью в моих руках. Кожа у меня на голове огнем пылала, у самой ноги дрожали, скрюченные под верстаком. В моем голосе до того много злобы звучало, что я сама себе едва не поверила.

– Ты не посмеешь, – прошипела Урсула.

– Неужели? Не сомневаюсь, вы его любите больше всего на свете. Понимаю, что это за чувство. Сама чувствовала в точности то же самое – к Йоланде.

Урсула на шаг отступила. Дыхание ее эхом отдавалось в бетонно-алюминиевой полости гаража. От прогремевшего снаружи грома задрожал пол.