Одесский пароход - Михаил Жванецкий

И стали низкого качества не бывает. Сталь – это есть сталь, кефир есть кефир, сметана – это сметана. Но мы все правильно сдвинули, чтоб запутать иностранцев и сбить с толку остальных. То, что мы называем сметаной, сметаной не является. Когда нужна сталь, она найдется. А домашнее все – из чертежей тех конструкторов, что на низкой зарплате. Их тоже конструкторами нельзя назвать, как эти деньги – зарплатой.

Только тронь комбайн, чтоб он чище косил, – чуть ли не историю в школе надо лучше читать. Поэтому уборку мы называем битвой. А бьемся с комбайном. И все это – «невзирая на погоду». Неблагоприятная погода в каждом году породила непереводимую игру слов: «невзирая на неблагоприятные погодные условия…» Это значит – дождь. Как перевести, что дождь был, а мы – «невзирая»?

Как учат нас писатели: жизнь и язык идут рядом, я б даже сказал – это одно и то же. И непереводимая игра слов есть непереводимая игра дел. Я скажу больше: нас компьютеры не понимают. Его спрашивают, он отвечает и не понимает, что отвечать надо не то, что хочешь. Это тонкая вещь. Ему пока свезут данные, кое-что подправят: в него закладывают, кое-что сдвигают – и ему у себя внутри надо сообразить. Поэтому после него, перед тем как показать, тоже кое-что двигают. Спрашивается: зачем он нужен?

Привезли машину, чтоб свободные места в гостиницах считала. И сидит американский компьютер и дико греет плохо приспособленное помещение, весь в огнях, и не сообразит, кто ж ему свободные места по доброй воле сообщит. Это ж все конфеты, все букеты, всю власть взять и дурной машине отдать. Так что он давно уже из пальца берет и на потолок отправляет. Машина сама уже смекнула, что никому не нужна, но щелкает, гремит, делает вид дикой озабоченности, как все, которые никому не нужны.

Наши цифры непереводимы. И нечего зашифровывать. Рассекретим наши цифры – ничего не узнаешь. Только свой понимает, что значит «бензинорасходы», «тонно-километры», «металлоремонт». Какая тут непереводимая игра цифр, запчастей, самосвалов и частников. Только свой понимает, как приносить пользу обществу вопреки его законам. Только свой в состоянии понять, что не газета нам, а мы газете новости сообщаем.

– Правда ли, что здесь мост будут строить? – пишем мы.

– Правда, – сообщает нам газета.

Шпионов готовить невозможно. Их нельзя обучить. Мы-то учились по тридцать-сорок лет с отличием и такое научились понимать и раскусывать, что слова тут вообще ни при чем.

Поэтому, если кто хочет, чтоб его хорошо понимали здесь, должен проститься с мировой славой. Это относится к писателям, конструкторам и художникам Дома моделей.

Пароход пока стоял. Мы углубились. Она сказала: «Давай закопаем вещи, документы, деньги, чтоб не мешали гулять. А место запомним – вот эти три дерева». И я согласился.

И мы закопали.

Мы еще гуляли часа два, а потом перестали…

Я к ней хорошо относился…

Собственно, а что из нее выжмешь?..

Паспорт можно восстановить…

Хуже…

Там еще вот эта была…

Виза…

Перекопали мы…

Хуже, что лес заповедный…

Потом эта… охотинспекция…

Пароход за это время два раза приходил…

Нам сверху видно…

Главное, не в чем из лесу…

Если кто появлялся, уходим вглубь…

Копаем по ночам…

А что о себе…

Да охраняем… не даем туристам костры жечь, кабанов гоняем – не даем копать…

Там, где мы перекопали, уже побеги…

Аттестат зрелости не жалко, но там эта…

Сберегательная книжка и аккредитив… права… диплом, деньги, справки.

Многие спрашивают, как я к ней после этого.

А как?.. Хорошо…

Музыка. Темнота. Шепот.

– А это можно?

– Я думаю, можно.

– А если мы сядем сюда, нас не выгонят? Как ты думаешь, можно?

– Я думаю, можно.

– Я боюсь, может быть, здесь сидеть нельзя?

– Я думаю, можно. Я уверен, что можно. Почему же нельзя? Нигде же не написано, что нельзя. Поэтому я думаю, что можно. Тебе хорошо со мной?

– Да. Но здесь, по-моему, нельзя сидеть.

– Можно. Я думаю, можно.

– А нас отсюда не попросят?

– Нет… Почему? Зачем нас гнать? Мы же ничего такого не делаем. Мы просто сидим.

– Конечно. Мы же ничего такого не делаем.

– А что, ты слышала, что отсюда гонят?

– Нет.

– Я тоже не слышал. Давай посидим здесь.

– Вот увидишь, здесь нельзя сидеть.

– Давай здесь.

– Не надо. Я боюсь.

– Ты меня боишься?

– Нет.

– Не бойся. Здесь можно сидеть. Нас не выгонят.

– Здесь какой-то забор.

– Это обычный забор. Сюда свободный вход.

– Ты здесь бывал уже?

– Нет. Я так думаю. Он не похож на забор, куда не пускают. Это хороший забор. Зато нас здесь никто не видит.

– Видят. Видят. Всюду видят. Они так ставят скамейки, чтоб было видно. Наверное, здесь нельзя.

– Можно. Я уверен, что можно.

– А музыку включить можно?

– Вот это, наверное, нельзя. А ты как думаешь?

– Я думаю, нельзя.

– А жаль, правда?

– Очень. А кому мы мешаем?

– Наверное, кому-то. Я еще не знаю, но, если включить, он сразу появится. А если мы передвинем скамейку?

– Ты думаешь, это можно?

– Я уверен, что можно. А? Мы ничего такого не сделаем. А?

– Может, и сделаем, я же не знаю.

– Ну что, ну что мы сделаем?

– Я не знаю. Нарушим что-то.

– Ну что, ну что нарушим? Ну очень же неудобно сидеть лицом к свету. Правда?

– Правда.

– Передвинем?

– Передвинем… Вот видишь! Ну что с тобой такое. Зачем ты это затеял. Что, плохо было сидеть?

– Ну откуда я знал. А я тебя спрашивал. Ты сама говорила, мы ничего такого не сделаем.

– Нет, я сказала, сделаем.

– Когда ты сказала?

– Сказала.

– Значит, не надо было передвигать.

– А я и не хотела.

– Хотела.

– Это ты хотел.

– И ты хотела.