Хранитель вод - Чарльз Мартин

Увы, бремя вины, которое тяжким грузом повисло на ее плечах, не позволяло ей просто исчезнуть. Именно потому она предприняла кое-какие меры, чтобы ее дочь, если ей когда-нибудь захочется узнать хоть что-то о своем происхождении, смогла пройти по оставленной ею дорожке из хлебных крошек. Нет, Мари вовсе не хотела, чтобы Элли узнала о боли и предательстве; оставленная ею в банке фотография должна была привести девочку к вполне определенному человеку, ко мне, а расскажу ли я Элли обо всем или нет – это уж как получится.

Итак, Мари прибыла в обитель Сестер Милосердия и познакомилась с сестрой Джун. Они подружились и оставались близкими подругами до самого конца. Едва переступив порог монастыря, Мари объяснила ей свою ситуацию и попросила позволения жить и умереть в одном из пустующих коттеджей. Сестра Джун разрешила, но сказала:

«Почему-то мне кажется: то, что произойдет, произойдет совсем не так, как ты думаешь».

Эти слова запали Мари глубоко в душу, и она стала ежедневно ходить на берег и ждать. С каждым днем она слабела, воздуха не хватало, она почти не могла дышать! Но однажды с ней случилась странная вещь. Как-то вечером, примерно через год после того, как мы встретились в последний раз, она, отправившись на прогулку, зашла намного дальше, чем всегда. Миновав черно-желто-красный бетонный буй, установленный в самой южной точке США, Мари пробралась сквозь толпу туристов и вдруг заметила на волноломе дочерна загорелого парня, который сидел, свесив ноги, на бетоне, и что-то быстро писал в растрепанной тетрадке.

Чем-то он ее поразил, этот парень. Он был хорош собой, но дело было не в этом, а в предчувствии, которое поселилось в ее душе и не отпускало. Мари стала приходить к бую каждый день и следить за ним – из-за деревьев, из-за какого-то укрытия, а то и просто надев черные очки и широкополую шляпу. Парень приходил на волнолом чуть не каждый день и писал, а потом отправлялся в ближайший бар, чтобы подавать напитки и смешивать коктейли. Когда с наступлением ночи бар пустел, он отправлялся домой. Мари проследила, где он живет, и убедилась, что свет в его комнате гаснет только перед рассветом. Когда в окне становилось темно, она подходила вплотную к стене дома и, встав возле раскрытого окна, прислушивалась к дыханию спящего.

Со временем Мари досконально изучила его рабочее расписание. Как-то раз, когда он отправился на смену, она проникла в его незапертую комнату и, отыскав в углу стопку тетрадей, открыла самую нижнюю. В течение следующих нескольких дней она прочла их все, от первой до последней, и написанное ее потрясло.

Этот парень, – страдающий, с разорванной в клочья душой, – описывал жизнь, которую не прожил. Он рассказывал о жизни, о которой мог только мечтать. О любви, которую он познал и которую делил с несравненной женщиной. Он писал о ее походке, о ее запахе, о том, как ветер осушает на ее коже капли воды и как ее плечи покрываются «гусиной кожей», когда ей становится холодно. А еще он писал о том, как он кладет руку ей на живот, когда она спит, и чувствует ее ровное, глубокое дыхание.

Мари и сама глубоко страдала от последствий собственного эгоизма и чересчур поспешных решений, поэтому она сделала ксерокс первой тетради и отправила ее в Нью-Йорк – женщине, с которой познакомилась в Хэмптонсе. Женщина работала редактором в крупном нью-йоркском издательстве. «У него больше шестидесяти таких тетрадей, – написала Мари в сопроводительном письме. – Этот парень работает в Ки-Уэсте в баре «Край мира». У вас есть неделя, чтобы зайти в этот бар и заказать у него выпивку. Потом я отправлю рукопись в другое издательство».

Через пять дней, стоя у окна комнаты на втором этаже разваливающегося от старости пансиона, она наблюдала, как женщина, которая станет моим редактором, быстро шагает к дверям бара.

Через год, уже прикованная к кровати в своем коттедже в монастыре, Мари – а с ней и сестра Джун – вслух читали друг другу первый роман о Дэвиде Пассторе. Они прочли его пять раз.

Впоследствии сестра Джун несколько раз уговаривала Мари открыться мне, но та отказывалась. Прижимая книгу к груди, она упрямо качала головой и твердила:

«Я хочу, чтобы его сердечная рана зажила».

«А больше ты ничего не хочешь?» – с вызовом спросила сестра Джун.

Но Мари снова покачала головой.

«Я хочу, чтобы наша любовь существовала вечно».

И она была права. Наша любовь жила долго, но потом все прекратилось. Прошло тринадцать лет, и я понял, что больше не могу писать. Тогда я собрал все тринадцать томов, сжег, тщательно собрал пепел и погрузился на «Китобой», чтобы вернуться в Ки-Уэст, чтобы зайти в воду там, где пролегает граница между Атлантикой и заливом, и развеять по ветру наш пепел, наши воспоминания, наши надежды и нашу любовь.

Но любовь убить нельзя. Это единственная вещь во вселенной, которую невозможно уничтожить. Никакое оружие не в силах причинить ей ни малейшего вреда. Ее можно пинать, резать, плевать на нее и вытирать о нее ноги, можно даже пронзить ее насквозь, и из раны истечет кровь и вода, но любовь все равно останется целой.

Потому что любовь сама порождает любовь.

Мари готовилась умереть. Она была уверена, что доживает последние месяцы, однако, после того как вышли мои первые четыре романа, процесс неожиданно замедлился. Мари, пусть и с трудом, снова начала ходить и нередко сидела на берегу, зарывшись ногами в мокрый песок и держа в руках книгу, каждое слово в которой было адресовано ей. Мари читала, и ей казалось, будто в нее вливаются новые силы. Можно было подумать, что написанные моей рукой строки убили вирус в ее крови. С удивлением и восхищением она следила за тем, как растут тиражи и новые и новые миллионы экземпляров продаются по всему миру, как снимаются фильмы и сериалы, как растет слава автора, который, впрочем, не спешил выйти из тени, предпочитая существовать лишь в виде имени на обложке. И Мари понимала, в чем причина. Слава, всеобщее обожание были автору не нужны. Он писал ради любви, которую ощущал сам. Как Мари призналась в разговоре с Элли, бывали дни, когда она проливала над очередным эпизодом больше слез, чем это казалось возможным для нормального человека, и все же эти горькие, горячие слезы приносили ей облегчение.

И очищение.

Вода имеет свойство очищать не только тело, но и душу.

Прошло тринадцать лет, а Мари все не умирала. Она очень ослабела, исхудала и не могла обходиться без кислородного баллона. Снова и снова расплачиваясь за множество ошибочных решений и необдуманных поступков, она превратилась в бледную тень прежней Мари, и все-таки она продолжала жить, вместе со всем миром с нетерпением ожидая выхода очередной книги – очередной порции слов, которые, словно лекарство из капельницы, перетекали в ее вены прямо из сердца автора, давая ей силы прожить еще несколько месяцев.

Вскоре, однако, в Интернете появились многочисленные слухи, что автор исчерпал себя до донышка, что он написал свой последний роман и продолжения не будет. И Мари решила действовать. Она и сестра Джун, захватив с собой кислородный баллон, купили билеты на поезд, в спальный вагон, и не выходили из купе, пока не приехали в Хэмптонс. Там они отправились в город, поднялись на лифте на семьдесят какой-то этаж и явились в офис издательства, где Мари назвала себя. Сначала редакторша ее не узнала. Она держалась настороженно и все отрицала, но Мари сумела ее убедить – ведь только она и эта женщина знали о толстом конверте с фотокопиями первой тетради, который пришел в издательство по почте много лет назад.