Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Сергей увидел главное в друге: это и есть его последний прыжок. То, ради чего он и жизнь свою отдаст. Но только не его, его не надо! У него другая дорога. Зачем, зачем? Так всё глупо… Всё равно предаст кто-то. Что за иностранец? Из ГПУ? Лёшка-Лёшка…

Все усилия были тщетны. «Диньги» просто утекали сквозь пальцы. После двух недель в Киеве, вместе со всей школой, всеми детьми, их и не могло остаться. Средства ушли на аренду зала, оркестра, гостиницу и еду. Исида была в отчаянии. Было принято решение: Мире с ученицами возвращаться в Москву, а она с одним пианистом, Марком Мейчиком, и импресарио Борисом Зиновьевым, Исида звала его Зино, отправится в дальние гастроли по Поволжью, Уралу и советской Азии. К тому же в Киеве стояла дикая жара в июне, публика принимала их вяло.

Вот уже две недели, как Зино был её любовником. Это не было страстью, не было любовью. Исида не задумывалась вообще, что это было. Просто удобно. Как она говорила, «после тридцати любая ночь, проведённая без любви, – потерянная ночь». Они оба знали, что это временно, просто так веселее в поездке. Да, он не гений, как были все её мужчины, но она никому про него не расскажет. Их познакомил тот самый человек из верхних эшелонов власти, со скорпионьей фамилией, что пригласил её в Россию. То есть это она так думала, что пригласил. Он даже не просто познакомил, а буквально назначил Зиновьева её администратором. Теперь он требовал её гастролей по всей России. Как отказать? Вдруг помощь школе понадобится? Вот тут Исида почувствовала железную руку Советской власти. Ей не хотелось ехать – ей вообще ничего в жизни больше не хотелось, пустота в сердце была огромная. Разве можно танцевать в таком состоянии? Но пожелания чиновника были фактически приказом.

Если б она знала, что ждёт её впереди в течение двух месяцев, ни за что бы не поехала, несмотря ни на что.

Поезда ходили отвратительно, ехали непременно с пересадками, в каких-то немыслимых теплушках, очень долго, потому что неделю могли простоять на каком-нибудь безвестном полустанке. Двадцать первого июня Исида танцевала в Оренбурге.

Что это за ужасающая дыра! Не было правильного освещения, приходилось танцевать при белом свете. Её голубые занавеси отправили не по адресу, они оказались в Казани! В заштатном театрике не успели разобрать декорации комедии. Вот в них она и выступала. Зрители вообще никогда не слышали Вагнера и Листа, Бетховена и Шуберта. Они ничего не понимали. Исида видела: это – полный провал. Публика покидала зал группами. Так ужасно она никогда себя в жизни не чувствовала. Единственным светлым моментом было посещение детской колонии. Исида дала там урок танца. Дети были трогательны и несчастны. Но в эти пару часов, пока Исида преподавала им, жизнь не казалась им столь серой. Потом был словно жуткий калейдоскоп: маленькие неизвестные города, запущенные и разрушенные. В них не было никаких условий для жизни: вместо постелей – просто доски с тюфяками, кишащими насекомыми. Воды не было. Удобства на ветру. Смрад жутких едален. Она считала Оренбург дырой? Глупости – там был водопровод! Если есть ад, то он, несомненно, здесь, в этих местах. Но больше всего её поразили люди: видимо, они не знали, что живут в аду. В жаре продукты портились мгновенно. Даже железный организм Исиды не выдержал. Но если бы только физическая боль. Душой она страдала гораздо больше. Ей было невыносимо жаль весь этот обездоленный, грязный до черноты, неграмотный и дикий люд. С чем было сравнить её муки? Хуже всего была мысль, что ни разу в жизни и никто не смог заставить её сделать то, чего она не хотела. Кроме этого милого человека в очках со скорпионьей фамилией. Приказ его о гастролях унизил её. Смотрела на Зино и думала: а вдруг у него тоже приказ развлекать её как женщину? Она почувствовала себя птицей в силках. С самого детства каждому, кто пытался поставить её на колени, заставить быть «как все», следовать общим правилам морали, – она говорила «нет». И шла своим путём. Неужели боязнь за детей сделала её малодушной? Это вообще не её школа уже. Бежать, бежать отсюда… Но почему-то она продолжала трястись в вагоне, рассматривая из-под полуопущенных век улыбающегося Зино. Да и как выбраться из этих дебрей? У неё нет денег. Этот ужасный Мейчик требовал гонорар после каждого концерта, вплоть до того, что они часто были голодны с Зино, когда пианист сыт… Своему любовнику «на час» она ничего не рассказывала о том, что творилось в сердце, о чём размышляла. Это от Сергея у неё не было никаких тайн! Сейчас особенно остро чувствовала, что с Есениным они будто одной крови. Он любит её? Да! Она видела его глаза там, в «D’Angleterre». Но и мучит. Под монотонный стук колёс, разбитой физически и морально, ей пришла в голову мысль, от которой она так и не отказалась до конца своих дней.

Любовь – это разновидность ненависти…

В начале июля путешественники достигли Ташкента. Несносная жара сильно измотала их.

Исиду не радовал местный колорит. В один из дней они просидели на скамейке целый день, потому что не было ни копейки. Исида сильно похудела, но жару стала переносить легче. Танцевать – тоже. Здесь были иные мелодии, иные ритмы. Зрители смотрели на неё как на инопланетянку. Несомненно, странное существо в довольно короткой красной тунике, делающее нелепые движения на сцене под незнакомую, печальную, тяжёлую музыку, должно было вызывать в потомках тюрков именно такую реакцию. Они даже не видели в ней женщину. Старики оглаживали бороды, качали головами. Исида видела, что они так же далеки от западной цивилизации, как аборигены Африки. Однако после концерта какие-то деньги всё же появились. Мейчик затребовал долю в полном объеме, уговоры на него не действовали. Он каждый раз угрожал их бросить. Тогда танцевать вообще не было бы никакой возможности. Это могло означать голодную смерть. Исида никогда не боялась голода, но только не тут, в советской Азии. Она не умела думать о людях плохо, но Мейчик вызывал в ней сильное недоумение. Неужели такой человек может быть на свете?

Когда они немного подкрепились, Исида вдруг заметила, что мечети красивы, а базар – это вообще настоящий театр, вот где истинная жизнь города! Чего тут только не было! Ковры и кумганы, гравированные блюда, кальяны и замысловатая одежда. Базар пропах человеческими телами, пылью и медовыми лепёшками, звучал возгласами яростного торга, «песней» зазывал и какой-то заунывной мелодией. Исида ходила по рядам и восхищалась чудесными коврами, платками, дорогими, расшитыми. Вдруг она остановилась как вкопанная. На пёстрой шали была вышита огромная, размером с голову, жёлтая роза. Цветок был такой формы, словно это портрет Сергея. Отойти не могла, уговорила Зино купить. Он долго не соглашался, но всё же уступил. Эта вещь досталась ей за последние деньги. Исида нашла городскую почту и отправила шаль в подарок Сергею, сопроводив запиской: «Дарлинг, роза – твоя золотая голова».

Целый день Сергей ходил радостный и улыбался. Галина и Катерина смеялись его виду: шаль с золотой розой он повязал на голову, как чалму, и ходил так по дому, представляя себя персидским поэтом. Галина недоумевала: зачем? Он из этого черпает вдохновение? Чуть позже, уже поздней осенью, появились пронзительные, вещие и грустные строчки в поэме «Цветы»:

В это время Исида была уже далеко…