Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

Как бы там ни было, внутренняя демократическая оппозиция в Венгрии, продолжавшая считать актуальными многие программные требования массового народного движения 1956 года (о внешнеполитическом суверенитете, многопартийности и т. д.), значительно усилилась за 5 лет, прошедших со времени 25-летнего юбилея. Наряду с традиционным самиздатом получают распространение другие формы политической активности: подпольные выставки с каталогами, нелегальные и даже полулегальные научные конференции с участием как ветеранов 1956 года, так и профессионалов-историков.

Западные политические элиты осенью 1986 года внимательно наблюдали за процессами, происходившими в СССР, проявляя выжидание и опасаясь слишком острой критикой затормозить едва наметившуюся эволюцию советского режима к более плюралистическим формам политической организации. Отчасти этим объясняется их гораздо меньшее в сравнении с 1981 годом внимание к новому юбилею венгерских событий. Иначе обстояло дело с венгерской эмиграцией. К середине 1980-х годов становятся более тесными связи между эмиграцией и внутренней оппозицией. Видные деятели событий 1956 года и их ведущие западные аналитики из числа эмигрантов осознавали, что 30-летний юбилей может стать последним шансом для того, чтобы активно выступить со своей версией истории революции. При этом они не упускали возможности обратиться к венгерской аудитории через развившийся самиздат. Более тесными становятся и связи венгерской оппозиции с единомышленниками в других странах Восточной Европы. 23 октября правозащитники Венгрии, Польши, Чехословакии и Восточной Германии выступили с совместным обращением к кадаровскому руководству, требуя пересмотра оценки событий 1956 года.

Глубинные процессы переосмысления событий 1956 года происходили в 1980-е годы не в исторической науке, а в художественном творчестве. Не только в литературе, но и в кинематографе (спонсируемом государством!) иногда удавалось с большой художественной силой показать подлинный масштаб «национальной трагедии» для многих венгров – навсегда порвавших с родиной, лишившихся родителей, братьев, детей. Если в учебных пособиях до конца 1980-х годов господствовали грубые схемы, то из литературных произведений, даже разрешенных властью, читателю представал гораздо более неоднозначный образ событий.

Настроения, царившие в среде оппозиционной творческой интеллигенции, вызывали у Кадара все более сильное беспокойство, напоминая ему 1956 год, месяцы, предшествовавшие взрыву 23 октября. Дав благословение Берецу на проведение ожесточенной идеологической кампании, вождь ВСРП рассчитывал, что власть продемонстрирует силу, проявит готовность бросить вызов наступающей оппозиции, скрестит с ней шпаги там, где дело касалось самых принципиальных вопросов, пересмотр отношения к которым лишал существующий режим своей легитимности. Ради этого Кадар и сам готов был участвовать в кампании, дав интервью американскому журналу «Time». Дается также зеленый свет на публикацию мемуаров других видных деятелей и ветеранов ВСРП, не только не склонных отказываться от видения событий как контрреволюции, но занимавших в этом отношении довольно жесткие позиции. На неоднозначность ситуации указывало, впрочем, то обстоятельство, что в этих мемуарах была не просто затронута, но и получила развитие тема необоснованных репрессий в отношении коммунистов в годы правления Ракоши. Их авторы, такие как Д. Марошан и Д. Каллаи, провели годы в тюрьмах.

Хотя курс партийной прессы на полемику и даже на конфронтацию с выступлениями оппозиции осенью 1986 года усилился, лишней напряженности хотели все же избежать. План юбилейных мероприятий, подготовленный загодя, предусматривал в качестве центра торжеств не площадь Кошута перед парламентом и не площадь Республики, связанные в памяти нации с кровавыми, трагическими инцидентами, а места, которые, согласно сложившейся мифологии, имели прямое отношение к формированию правительства Кадара. Героизация сотрудников МВД, боровшихся с «контрреволюцией», продолжала оставаться важной составной частью официального мифотворчества – по-прежнему выходят очерки в своеобразном «житийном» жанре. Однако главный упор в пропаганде все же делался на успехи кадаровского правления.

С другой стороны, при всей устойчивости концепции «контрреволюции», в научной литературе появились некоторые новые акценты. Так, стало проводиться определенное разграничение между контрреволюцией и демократической оппозицией, требовавшей реформ; более сдержанными становятся оценки некоторых персоналий. Расширяется разрешенная документальная база, что отчасти явилось ответом на вызовы самиздата, обратившегося к публикации источников по истории Венгрии и советско-венгерских отношений в 1950-е годы.

Пропагандистское наступление осени 1986 года в целом не отличалось эффективностью. Так и не удалось выработать действенный противовес ни самиздату, ни радиостанции «Свободная Европа», продолжавшей сильно влиять на венгерское общественное мнение. В венгерском обществе и в первую очередь среди молодежи доминировало равнодушие к официальной пропаганде, неверие в ее основополагающие постулаты – молодое поколение венгров, уже получившее по неофициальным каналам определенную информацию о событиях «будапештской осени» и жаждавшее новых знаний, нуждалось в определенных концептуальных основах, и его не могли удовлетворить в этом плане ни решения декабрьского пленума 1956 года, ни более гибкая и компромиссная кадаровская формула «национальной трагедии». В условиях начавшейся в СССР перестройки стремление венгерской коммунистической элиты сохранить в неприкосновенности прежнюю концепцию «контрреволюции» находило все меньше понимания и в левых кругах на Западе. Так, в теоретических изданиях итальянской компартии к этому времени уже преобладал подход к венгерским событиям как к национальной демократической революции.

В идеологических структурах ВСРП видели не только усиливающуюся поляризацию мнений по проблемам 1956 года, но и уязвимые места в официальных концепциях. Попытки интегрировать в них новый фактический материал, уже ставший достоянием читающей публики благодаря самиздату, не только не устраняли противоречий, но, напротив, приводили к утрате концептуальной целостности, образованию трещин в конструкции, базирующейся на признании контрреволюционного характера событий. Что же касается формулы «национальной трагедии», то она была достаточно аморфна и не исключала подвижек, ведущих к наполнению ее совсем иным содержанием, несовместимым с концепцией контрреволюции.

После завершения юбилейных мероприятий власти, осознав низкую результативность прошедшей пропагандистской кампании, решили на некоторое время «заморозить» ситуацию, воздержавшись от частых напоминаний венгерскому обществу о событиях 1956 года. Но теперь тактика замалчивания была уже совершенно неэффективна: назревшие вопросы требовали своего прояснения, к тому же усиливавшаяся оппозиция постоянно напоминала о том, о чем хотели умолчать идеологи ВСРП. Уклониться от спора с ней было просто невозможно. К концу 1987 года сложилась ситуация, когда идеологические структуры партии уже находились явно в обороне – альтернативные точки зрения выражались все более открыто и решительно. Причем дело, конечно, не ограничивалось задачей выявления научной истины; зарождавшаяся в недрах «мягкой» кадаровской диктатуры демократическая оппозиция подчеркнуто актуализировала в кризисной атмосфере конца 1980-х годов идеи, лозунги, ценности, программные требования широкого народного движения 30-летней давности, утверждала, что они не утратили своей значимости и на современном этапе. Наносился удар по самим основам кадаровского режима, подвергалась сомнению его легитимность.