Платформа - Роджер Леви

Это оказалось интереснее, чем я ожидал. Хотя эпигенетический подход к лечению рака существовал еще тогда, когда нашим домом была Земля, колебания фоновой радиации и непрерывно мутирующее разнообразие онкогенных токсинов в Системе превращали почти каждую опухоль в совершенно новую головоломку. Рак Пеллонхорка был кошмаром для исследователя. Его клетки, казалось, вырабатывали сопротивление к любому лечению. Ничто не могло их ослабить или уничтожить. В лучшем случае они на какое-то время замедлялись, прежде чем продолжить свой медленный, но неостановимый путь через его организм. Они были идеальной копией своего носителя.

Создание организации, которая могла бы обеспечивать существование Пеллонхорка все эти годы, было самым сложным делом – и только моим. Критерии были довольно просты. Нужно создать нечто, привлекательное для живущих, и нечто, соблазнительное для умирающих. Те, кто знает, что должен умереть, смогут, как Пеллонхорк, лечь в rv и дождаться исцеления. Но нужно что-то и для тех, кто еще не умирает.

Я не мог найти решения. Организация должна была постоянно пребывать в мыслях всех людей. Они должны были непосредственно интересоваться ей, день за днем, год за годом, еще до того, как станут нуждаться в море.

Я осознал, что каждую ночь возвращаюсь к своему хранилищу историй. Все эти люди, все эти жизни. Я уже знал, что они хотят большего, чем просто умереть. Но неожиданно я понял, что они хотят большего, чем просто жить.

Я был близок. Так близок.

Они хотели коснуться других и хотели, чтобы другие коснулись их, поняли их, запомнили их.

Об этом вечном желании, этом желании вечности, я уже знал. Но мне было нужно что-то другое. В чем еще они нуждались?

Они нуждались в сочувствующем слушателе. И… и они хотели продемонстрировать свое сочувствие и знать, что его заметили. Вот чему научила меня Песнь.

Я знал, что нащупал что-то. Что там говорилось в Балаболии? «Знай, что над тобой – око зоркое и ухо чуткое, а все поступки твои записываются в Книгу».

Где-то час я сидел в тишине, снова и снова прокручивая эту фразу в голове, не осмеливаясь поверить, что нашел ответ. Но как бы я ни пытался отыскать слабину, в нем не было никакой ошибки, никакой погрешности.

КлючСоб 42: программа

Вот каким было мое решение: живые, вдобавок к обещанию моря в грядущем, получат шанс просматривать жизни тех, кто лежит в rv. И, более того, смогут судить их, так что, когда для какой-то категории находящихся в rv будет создано лекарство, живые смогут голосовать за то, извлечь спящего из моря и спасти или оставить там.

От одной мысли об их спасении у меня перехватывало дыхание. В тот или иной момент кто угодно в Системе мог стать и спасителем, и спасенным. В свой черед кто-то позаботится и об их жизни. И появится даже стимул вести хорошую жизнь.

Сердцем всего этого должно было стать спасение одного только Пеллонхорка, но я старался не думать об этом слишком много. Каждое утро, говоря с Пайревой, я воображал, что он нас подслушивает. Когда откидывался колпак, я не мог смотреть на нее, не замечая его.

Мне было дано пять лет. Теперь, когда у меня был план, я мог обратиться к преодолению главного своего препятствия.

Прежде всего мне было нужно разработать устройство, способное фиксировать жизнь куда более надежно, чем память человека. Оно должно быть пассивным, не поддающимся поломке или извлечению – или даже обнаружению. Для большей эффективности мое устройство записи должно было вживляться в мозг при рождении.

Разумеется, имплантировать устройство получилось бы не всем. В Системе такой уровень смертности, что даже морей Хлада не хватит на всех – даже на те восемьдесят лет, которые были мне нужны. Но у каждого должна быть надежда, что он может оказаться носителем.

Я решил, что люди всегда принимают риск в лотерее; примут его и здесь.

Устройство делал возможным тот факт, что у мозга уже была достаточная вместимость для хранения всех воспоминаний. Ему не хватало только механизма считывания. Нам оставалось всего лишь решить эту проблему.

После долгих исследований моя команда выявила и изолировала эпигенетический триггер, влияющий на ту часть мозга, которая отвечает за долговременную память. Мы объединили триггер с устройством считывания и назвали результат нейридом.

Прошел год. Два. Усовершенствованный нейрид можно было теперь вводить с помощью прививки. Партии нейридов и плацебо могли распределяться двойным слепым методом, когда ни оператор, ни реципиент не знали, содержался ли в инъекции активный агент.

Все мои исследования и разработки проводились в тайне, в лабораториях, рассеянных по всей Системе. Большинство ученых не знали, что работают на меня, и ни один не знал, над чем в конечном итоге ведется работа. Мы готовились к испытанию in vivo.

Мы с Малахом неплохо сработались. Было очевидно, что он верен Пеллонхорку, но со мной он обращался как с другом, сочувствуя, но никогда не заговаривая о причине моей скорби. Мы сделались довольно близки. У Малаха были жена и трое детей, и он рассказывал мне о них. Мы обсуждали и Безымянного, как и все в Системе. Малах рассказал мне, что с удовольствием перекладывает на других часть обязанностей, которые раньше исполнял сам, и я без труда понял, что именно он имел в виду. Он не был похож на Пеллонхорка, и, хотя это мне в нем нравилось, я беспокоился, что с Малахом во главе Шепот может рухнуть.

Но Шепот только креп; Малах показал себя с лучшей стороны.

Прошел еще год, и мы получили данные о младенцах, которым вживили клетки нейрида. Результаты были потрясающими. Первые несколько недель и месяцев развития ребенка были зернистыми и неполными, но к концу года уже записывались голоса и звуки. Это было прекрасно, хоть и заставило меня думать о моем собственном нерожденном ребенке, что причиняло такую боль, с которой я был не в силах совладать.

Но это были всего лишь младенцы. Мне нужно было как можно скорее запустить в море взрослых с полноценными воспоминаниями.

А еще мне нужно было имя для программы. Я вспомнил о ее целях, и об отношении Пеллонхорка к Богу, и назвал ее «ПослеЖизнью». А воспоминания, соответственно, стали Жизнями.

Я ожидал, что здесь программа столкнется с осложнениями, поскольку, когда нейрид вживляли взрослому, он ассимилировался гораздо медленнее и ему требовалось много времени, чтобы собрать прежние воспоминания и накопить новые, так что считать что-то значимое можно было бы только через несколько лет.

Но, к моему облегчению, Систему – помимо Геенны и неназываемой планеты, разумеется, – охватило почти всеобщее стремление записаться в программу.

Что я недооценил – так это невероятную глубину желания погрузиться в чужие жизни – не в полные жалости к себе и превознесения себя пересказы своих биографий, которыми всегда кишела Песнь, а в правду. Когда я был Безымянным, то едва соприкоснулся с истинной глубиной этого желания.