Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз

не Эдирне. Как только строительство дворца Топкапы завершилось, с Запада пригласили знаменитого художника, Джентиле Беллини. Он увековечил Мехмеда Завоевателя, человека, явившегося в город. Мехмед стал принцем эпохи Возрождения, обладающим непреодолимой, внушительной значимостью как на Востоке, так и на Западе.

Мехмед II выстроил вокруг Топкапы новые корпуса, демонстрируя размах своих устремлений. К 1891 г. эти здания в византийском и итальянском стиле оказались разрушенными, а павильон Чилини Кешк, построенный пленным ремесленником-караманидом в 1472 г., до сих пор со спокойной уверенностью возвышается над Босфором, напоминая о центральноазиатских корнях этих средневековых турок. Иногда неподалеку от парка «Дома роз» (Гюльхане), где готовили сласти с ароматом роз, султаны наблюдали за игрой cirit – она представляла собой нечто среднее между игрой в поло и степными скачками. Это развлечение напоминало о красоте лошадей, на которых сюда прискакали османские предки Мехмеда.

Книга о церемониях, которую Мехмед II оформил в виде династического закона, стала практическим руководством о том, как должен вести себя султан Стамбула.

Правитель должен был стать персоной более загадочной. Нежелательно было посещать банкеты или принимать широкие массы. Султан должен был приглашать делегации в свой личный приемный зал не более четырех раз в неделю. Он мог созерцать внешний мир из Павильона парадов, а также из беседки с золотым куполом на Дворе янычар. Султана, как и его византийских предшественников, также видели на ипподроме, который теперь называли Атмейданом, во время различных мероприятий. Во время частных приемов султан, сидя перед своим церемониальным окном (откуда ему были видны предлагаемые дары и казни врагов), обыкновенно молчал. Когда послы приближались к нему, стражники крепко удерживали им руки. Все, кто находился в помещении, стояли, скрестив руки и опустив глаза. Султан Сулейман I пытался воздействовать на людей своим божественным, таинственным обаянием, однако новых властителей города вовсе не считали посланцами небес. Хоть они и проявляли себя, главным образом, возвышенными стихами, но согласно династическим законам им приходилось строго и по всем правилам соблюдать догматы суннизма{679}.

Карта дворца Топкапы, выполненная в конце XVIII в. Антуаном-Игнасом Меллингом. Большую часть дворцового комплекса можно посетить и сегодня

Тогда как формально султан был фигурой таинственной, на практике его тщательно срежиссированное визуальное представление имело первостепенное значение. Его физическое присутствие было исключительно важным из-за сложного порядка престолонаследования у османов. В 1421 г. труп Мехмеда I выставили (со значительного расстояния) на обозрение доверчивой толпе, заставив его двигаться, словно он живой – таким образом предотвратили кризис престолонаследования.

В Стамбуле шествие на пятничную молитву превратилось в намеренно и осознанно театрализованное мероприятие. Султан надевал украшенный гвоздиками халат – с соцветиями 60 см в диаметре. В отдельных случаях его коня подвешивали и целую ночь не кормили, чтобы и седок, и животное шествовали с фантастическим изяществом{680}. Это представление устраивали с расчетом как на местных, так и на иноземных зрителей. В самом начале османы не осуществляли координированный захват других земель, поэтому стамбульскому правителю приходилось использовать свой город в качестве декораций – так он демонстрировал соперникам (gazis) свою верховную власть.

Поездка «посмотреть на халифа» (титул османского султана был официально признан после 1517 г.) стала промежуточной целью на пути паломников с Запада в Мекку. Именно халифу несли все прошения и жалобы. В народе даже ходила легенда (просуществовавшая вплоть до XX в.) о том, что по ночам султан переодевается в чужое платье и бродит по Стамбулу. Не далее как в XIX в. чужеземные послы в тревоге отправляли на родину сообщения о таком таинственном поведении, а жители города беспокойно шептались о столь настораживающей привычке султана. Она представляла собой одновременно и политическую, и личную угрозу – султан, словно древнегреческий бог, мог перевоплотиться и в любую минуту оказаться перед самым твоим носом.

А вот где уж точно можно было встретить султана, так это в одном из многочисленных городских садов, куда он часто выезжал со своей свитой. В культуре мусульманского Константинополя сады играли ключевую роль. В Константинополе всегда сохранялись зеленые зоны – для города, подверженного осадам, это было необходимо из практических соображений. Отныне же эти «легкие» города были пропитаны религиозным духом. В императорских садах бродили газели, в других росли фруктовые деревья. В 2004 г. на пятом холме, в районе Фатих на месте Чукурбостана, «Затопленного сада», построили парковку и спортивные сооружения. Между тем Чукурбостан в свое время занял бывшую византийскую цистерну Аспар и в начале XXI в. его деревья сгибались под тяжестью фруктов. По сообщениям, которые отправляли на родину приезжие с Запада, начиная с XVI в. в городе насчитывалось не менее 1000 садов, а в сотне императорских садов работали 20 000 императорских садовников.

Многим известно, что слово «парадиз» (рай) происходит от древнеавестийского (в свою очередь, позаимствованного из древнеперсидского языка), – слова, означающего «окруженное стеной или садом место». Однако для османов сады имели особое значение. Племена турок покинули засушливые края, отправившись на запад в поисках плодородной почвы. Один тюркский афоризм гласит: «Тот, кто построил дом, должен посадить перед ним дерево». И османы незамедлительно пустили корни – и в переносном, и в буквальном смысле. В Константинополе раскинули ветви миндальные, айвовые, персиковые деревья, а еще вишни, груши, сливы и яблони. Даже в самых бедных домах на окнах стояли горшки с растениями.

Османы считали, что сады олицетворяют собой всеобщую космологическую модель творения Аллаха. В мусульманской Андалусии, где Альгамбру, или «Красную крепость», в Гранаде в 1333 г. превратили в королевский дворец, построенный в соответствии с пифагорейскими принципами геометрической гармонии, сады оформляли более симметрично. В отличие от них, в Константинополе сады должны были символизировать щедрость Аллаха и разнообразие его творений. Поэтому здесь вперемешку росли фрукты и овощи, цветы, травы и деревья. В лирических строфах – газелях – Божье творение нередко называли одним прекрасным садом, частью всеобъемлющего, несущего гармонию переживания. Было много упоминаний о длинногорлых лютнях, поющих на языке сердца, о небесных садах, о молочных реках и медовых ручьях. Даже музыку, которую здесь играли, считали религиозным опытом. А до тех, кто пребывал за пределами императорской столицы, Стамбула, нередко с ветром доносились обрывки мелодий из городских садов, стихи об угольно-черных глазах и куполе небес.

Стамбульские сады представляли собой не просто милые упорядоченные насаждения, а материальные свидетельства гармоничной справедливости и великолепия османской династии. Городские сады должны были олицетворять императоров, которые, в свою очередь, символизировали