Страна коров - Эдриан Джоунз Пирсон

– Два?

– Да, два.

– Два часа?

– Да, сейчас два часа!

– Точно или примерно?

– Примерно. Сейчас примерно два часа!

– Это будет ночи или дня?

– Боже мой, Чарли, неужели это и так важно? Сейчас?!

– Извините, но я администратор в области образования. Такие вещи для меня важны.

– Сейчас?!

– Нет, наверное – нет…

– Так пускай этот проклятый телефон себе звонит!

И я предоставил ему звонить.

Потом она сказала:

– Как видите, мы уже перешли на повышенный уровень.

А я сказал:

– Да, я заметил.

– Вы чувствуете перемену в скорости?

– А я это чувствую?

– Для таких вещей существуют слова.

– Мне все равно нравится.

– Вас удивляет?

– Удивляет.

– Вас ошарашивает?

– Немножко. Все это для меня так ново.

– Думаю, вы начинаете осваиваться.

– Я определенно стараюсь.

– И это меня возбуждает…

– Я рад.

– Как профессионала…

– Очень рад.

– …И как женщину.

– Одновременно?

– Да. Но в особенности как профессионала…

Телефон зазвонил опять. И точно так же громко. Но на сей раз мне пришлось остановиться.

– Это может оказаться важным, – сказал я.

– Не сейчас! – прорычала она. – Мы близки!

И так я оставил его звонить. И звонить. И звонить. И звонить. И звонить. И звонить. И звонить. И когда он зазвонил снова, я даже послушать не обеспокоился. Мне было что посмотреть. И было что послушать. Зрелища и запахи были непосредственны. В воздухе витала математика. И мы были очень близки.

– Я очень близка, – сказала она.

И она и впрямь была близка – вот только, ну, не была. Телефон зазвонил еще раз, и еще раз мы выждали. И все ждали. И ждали. И вновь он умолк. Только теперь в нетерпении она дотянулась через всю кровать и выколупнула трубку из рычага.

– Я близка, – сказала она раздраженно. И затем в порядке объяснения: – Очень-очень близка.

– Очень близка? – спросил я.

– Очень-очень-очень близка!..

– Ладно, – сказал я наконец. И за чаем спросил: – Так вот какой может быть математика? Для вас она всегда такова?

– Всякий раз, – ответила она, а потом: – Хотя после матанализа становится еще лучше!..

* * *

И вот так я начал проводить свои каникулы, мерцая между качкими приоритетами математики и истории: днем с Уиллом в кафетерии; а по вечерам – с математичкой у меня в квартире. То, что обещало стать холодным и одиноким временем, вдруг превратилось в жаркое приключение. И, как она и сулила, я постепенно полюбил ощущение математики. По многу часов кряду. Через все итерации дня и ночи и во всех мыслимых положениях. Переворачивались столы. Скрипели кроватные пружины. По раскрытым лицам учебников, чьи глянцевые страницы липли к нашим потным спинам. На кухонном столе. У стены. Оседлав раковину. Все глубже и глубже в холодные зимние ночи мы вдвоем исследовали дисциплины друг друга так, что со временем они слились воедино в великом интегральном исчислении любви, в вековечном свете литературы, в старейшем и величайшем из всех верований, что известно под именем истории.

– Истории?

– Да, истории.

При этом взгляд Уилла сосредоточился целиком и полностью на мне. Ясно было, что бурбон исполнил свой долг, и Уилл больше не делает вид, что ему сопротивляется. Но так неожиданно услышав это слово, он навострил уши.

– Так вы про историю хотите узнать, Чарли?

– Да.

– Хоть сейчас и январь?

– Да, – сказал я. – Время позднее, мистер Смиткоут. Зимние каникулы почти закончились, и скоро начнут возвращаться студенты. Преподавательский состав вновь вернется от засухи к зелени. За нашим окном уже становится очень поздно. Самая долгая ночь миновала, и теперь мы направляемся к равноденствию. Так не могли бы вы мне, пожалуйста, рассказать то, что вы знаете о смысле истории?

Уилл оторвал взгляд от манерки и сказал:

– Я, конечно, знаю много чего. Вообще-то я знаю даже слишком много. Потому что это мой источник существования и моя судьба. Я – продукт истории в той же мере, в какой и фактор. Я – ее дитя, и она моя. Как мне, бывало, напоминала моя жена, она так говорила: Смиткоут, нам не выпала карта иметь детей – к сожалению, потомство такого сорта не заложено в твоем божественном плане, – но это ничего, у тебя могут быть иные дети. И потому мои потомки – студенты, и я буду жить в них. Мои дети – мои учения. Мое наследие – мои слова. Даже те выброшенные окурки сигар – мое верное потомство. Каждое мое действие – акт деторождения. Каждое последствие – дитя. У меня сто миллионов детей где-то в этом мире, однако нет ни одного, кто отвез бы меня к врачу на прием, который я пропустил в прошлом месяце. Но повествование становится запутаннее, Чарли. Те истории, что мы, бывало, рассказывали, – ну, рассказывать их нам уж недолго осталось. Так давайте не будем задерживаться на прошлом. Нет, давайте не станем говорить о том, что приходит и уходит. Как школяр истории, я бы предпочел говорить о будущем.

– О будущем?

– Ну да. Будущее, видите ли, есть всего лишь прошлое под личиной. Скорее обещание, нежели его предпосылка. Это прекрасный план, противопоставленный уродству его исполнения. Совершенство против реальности. Идея, превосходящая ее компрометацию. Это шепот. Греза. Исполненное желанье. Это кафетерий в конце длинной эспланады. Дельта, где сливаются все реки. Вечное предчувствие экстаза, а не сам мимолетный оргазм. Будущее – вот наша история. Точно так же, как ваша квартира есть идеальное отражение квартиры математички, только совсем наоборот, так и будущее есть лишь история нашей истории, но в виде ее незримой противоположности: звуков из-за стены. Что бы мы о нем ни думали, друг мой, будущее – меньше следствие нашего прошлого, нежели прошлое – следствие нашего будущего. Так давайте же поговорим об этом, а?..

– Пожалуйста-пожалуйста… – сказал я.

И вот так, сквозь бурбон и через стол, поверх газеты и под вздымавшийся дым своей сигары, Уилл Смиткоут рассказал мне о будущем.

– Будущее – не то, чем, по вашему мнению, оно будет. И никогда оно не таково. Это нетронутый теленок, что прячется посреди пыльного загона. Притопленный валун в великой реке времени. Это неожиданное трение асфальта о человеческую кожу. Будущее настает неуклоннее «олдзмобила», несущегося по трассе. Произвольней семи миллиардов стрел, выпущенных сквозь время и пространство. Оно проворней налетающего на вас получателя социального пособия, решительней спускового крючка, нажатого нечаянно. Будущее – все это, и однако же поистине оно не настает никогда. Оно всегда где-то в отдалении, на шаг опережает вас, сколь быстра бы ни была у вас походка, словно честолюбивая коллега на эспланаде. В некоторых культурах у вас за левым плечом постоянно витает дух – и отскакивает, стоит вам повернуться на него посмотреть. Его могут там обнаружить другие, но для вас его там никогда нет. Сколько б усилий вы ни тратили, вам никогда не преодолеть будущего. Как бы ни старались…