Эшли Белл - Дин Кунц

Когда Пэкс и Пого приехали забрать отремонтированный диктофон, гостиная гремела музыкой, которую Пэкстону никогда еще не доводилось слыхивать. Это был гавайский свей под гитару и электронное пианино. Образовавшееся нагромождение звуков казалось достойным мотауна[105]. Исполнителем песни мог быть Элтон Джон, если бы, конечно, он родился в Нашвилле и вырос на записях Джонни Кэша[106]. Но в общем воспринималось это совсем не плохо. Ганеш уменьшил громкость ровно настолько, чтобы можно было общаться без крика.

– Этот маленький щенок, – заявил хозяин дома, протягивая им лежащий на ладони диктофон, – был крутым для своего времени. Ты чувствовал себя тузом и навороченным, словно суперагент. Если приходилось его прятать, диктофон записывал и то, о чем базарили в противоположной стороне комнаты. Даже если нужно было взять у кого-то интервью в открытую, такой щенок на столе придавал происходящему вид встречи на явочной квартире.

– А можно сделать тише? – попросил Пого.

Ганеш, улыбнувшись, отрицательно покачал головой.

– Не выйдет.

Мужчина был худым, черноволосым, сильным и проворным. Так, должно быть, выглядел его дед по отцовской линии, который на улицах Нью-Дели гипнотизировал кобр не только с помощью традиционной флейты, но и посредством одних лишь рук. Кобры впадали в транс и не кусали своего заклинателя. Точно не известно, был или не был его дед заклинателем змей. Быть может, он на самом деле умел щелчками и поглаживанием своих рук доводить кобр до состояния транса, а может, не мог. Кое-кто утверждал, что Ганеш родился и вырос в Бостоне. Уже три поколения его семьи владели сетью ресторанов. Единственный его контакт с Индией произошел в двадцатиместном кинотеатре, располагавшемся в семейной резиденции, где мальчик смотрел музыкальные фильмы, снятые в Болливуде. Густые черные волосы, тонкие черты лица и большие выразительные глаза пользовались успехом у женщин, но если он чувствовал, что очередная красавица, на которую запал, положительно воспримет экзотику, то начинал вещать о подлинном или мнимом экзотическом прошлом своей семьи. Никто, даже женщины, не обижались и не разочаровывались, узнав о выдумках, коими он приукрасил свою биографию. Уж слишком веселым, кипучим энергией и приветливым человеком он был.

– А тот старый чувак на пленке, он приходится Биби дядей или кем? – спросил Ганеш.

– Ее дед, – объяснил Пэкс, – отец Нэнси.

– Ух ты! Ну, он явно скорее дедуля Мюнстер, чем дедуля Уолтон[107]. Он что, был алкашом или сидел на грибочках?

– Морской пехотинец в отставке, – сказал Пэкс. – Я никогда не знал его лично. Он умер намного раньше, чем я появился на горизонте. Биби его очень любила… Музыка слишком громкая.

– Разве не здорово? – воскликнул Ганеш, пританцовывая на месте. – Не могу удержаться, чтобы не пуститься под нее в пляс. Ты не говорил, что нельзя слушать запись, вот я и послушал.

– Ничего страшного, – сказал Пого.

– Я думал, запись немного повреждена, хотел подчистить звук, перенести ее при надобности, но с ней все в порядке. Звук чистый, однако там полный бред. Старый чувак летал на чем-то выше, чем поднимаются самолеты «Джет-Блу». Он реально ввел меня в трепет. Мне пришлось врубить музон, чтобы многоножки прекратили ползать у меня по спине. Думаю, он и на Биби наводил ту еще жуть, хотя не похоже, чтобы это ей чем-то навредило. Кстати, как там наша великолепная Каха Хуна?

Каха Хуна в гавайской мифологии была богиней серфинга, песка и солнца. Ганеш не шутил и не иронизировал, когда называл Биби богиней серфинга.

Пэкс и Пого сошлись на том, что не стоит рассказывать о делах Биби членам пляжного сообщества. Не признавая этого вслух, они испытывали суеверный страх, считая, что чем больше серфингистов знает о раке мозга и коме, тем скорее она умрет.

– В порядке, – ответил Пэкс.

– Нормально, – вторил ему Пого.

Согласно кивая головой в такт музыке, Ганеш заявил:

– Она крутая и стильная. Я даже немного влюбился в нее… издали, но потом понял, что недостаточно хорош для нее. А ты хорош, Пэкс?

– Постараюсь быть хорошим.

– Постарайся.

– Большое спасибо за это, – указывая на диктофон в руке Ганеша, сказал Пэкстон.

– Ништяк, – ответил тот. – Было прикольно разобрать его и собрать снова. Плевое дело. Я что угодно могу починить, за исключением, – он постучал пальцем по диктофону, – головы этого дедули-морпеха. У старого чувака с головой были большие проблемы.

Усевшись за руль «хонды», Пого вставил ключ в замок зажигания, но поворачивать не стал, а вместо этого произнес:

– Дедуля Мюнстер, значит…

– Не заморачивайся. Ганеш – это Ганеш.

– Не думаю.

– Через пару минут мы все сами узнаем, – сказал Пэкс и включил магнитофон.

С Камео-Хайлендс открывался чудесный вид на заходящее в океан солнце. Небо окрасилось в волшебный ультрамарин, словно вышедшее из-под кисти Максфилда Пэрриша[108]. Облака пламенели огнем, переливаясь оттенками оранжевого и алого от Сан-Клемента на юге до Лонг-Бич на севере. Солнце окунулось в море, став похожим на большую круглую капельку крови.

119. Мужчина, которому здесь не место

Электронный ключ идеально вошел в углубление, люцит с осой вспыхнул, словно лампочка накаливания, и пневматическая стальная дверь резко распахнулась. Помещение за порогом имело более высокое давление. Порыв дезинфицированного воздуха ударил ей в лицо, сдувая туман с плеч и спины. Когда Биби вошла внутрь, ни одно из похожих на волков существ-теней не набросилось на нее. Теперь девушка задалась мыслью, действительно ли эти тени охраняли строение, или их заданием было загнать ее сюда, если она не захочет сделать это по собственной воле. Дверь со скрипом закрылась позади нее.

Биби стояла в том, что, возможно, являлось приемным залом, спроектированным так, чтобы подавлять входящего и вселять в него благоговейный трепет. В ширину он был около восьмидесяти футов, в высоту – футов сорок, в глубину – около шестидесяти. Освещение состояло из потолочных светильников, свет которых падал с потолка прямо вниз, не рассеиваясь. Все поверхности покрывали плиты белого кварца. У этого минерала нет текстурных особенностей мрамора, поэтому свет он отражает в любой части покрытия одинаково. Единственным украшением был вделанный в стену напротив двери диск двадцати футов в диаметре из какого-то кроваво-красного камня, возможно, карнелиана. Диск украшали стилизованные молнии из черного гранита.