Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко

Читаю в Venerdì di Repubblica следующую новость: правительство Франции, кажется, решило ввести, как у нас, но раньше, чем у нас, водительское удостоверение с системой баллов, и через год было отмечено, что количество аварий значительно сократилось: по статистике на 18,5 процента меньше смертельных исходов. Это отличная новость. Но председатель Groupement National des Carrossiers Réparateurs, то есть профсоюза автомехаников, заявил, что как гражданин он, конечно, радуется сокращению количества смертей, однако как автомеханик вынужден признать, что в его отрасли намечается кризис. Меньше аварий – меньше ремонтов. Похоже, не только механики, столкнувшись с такой серьезной экономической проблемой, пребывают в смятении и обращаются за помощью к государству, а некоторые из них даже выступают за менее строгий контроль. Проще говоря, если это правда, просят меньше штрафовать, чтобы сломанных машин было больше.

Не хотелось бы думать, что они ратуют за увеличение количества смертей, потому что, как правило, если в аварии погибает человек, его машина попадает не в автосервис, а прямиком на свалку. Но вообще-то лишнее дорожно-транспортное происшествие, пусть без смертельных исходов, достаточно раненых (машина не должна превращаться в гроб, который годен только в утиль), явно не помешало бы.

Ничего удивительного. Любые технологические новинки, каждый шаг прогресса всегда создавал безработицу, история началась с ткачей XVIII века, уничтожающих станки из-за страха остаться без работы. Полагаю, что появление такси разорило извозчиков. Я помню старого Пьетро: в детстве, когда мы уезжали в деревню, он со своей коляской приезжал, чтобы отвезти всех нас и багаж на вокзал. Прошло несколько лет, и появились общественные авто, но старому Пьетро возраст не позволял получить права и стать водителем такси. Однако в то время новшества входили в нашу жизнь достаточно медленно, и Пьетро, должно быть, остался без работы, когда был уже близок к пенсии.

Сегодня дела идут быстрее. Думаю, увеличение средней продолжительности жизни могло бы создать определенные трудности работникам похоронных бюро и кладбищ, однако ситуация менялась постепенно и, когда стало понятно, что шестидесятилетние стали умирать меньше, пришло время хоронить восьмидесятилетних, которые не умерли в шестьдесят лет. Поэтому работа для данной категории (согласно известной посылке одного из древнейших силлогизмов, «все люди смертны») найдется всегда. Но если завтра откроют пусть не сыворотку бессмертия, а, скажем, препарат, который вмиг продлит жизнь в среднем до ста двадцати лет, мы увидим, что сотрудники похоронных бюро выйдут на площади с требованием государственных субсидий.

Проблема в том, что ускорение инновационных процессов будет все чаще выбрасывать на улицу целые специальности. Можно вспомнить, что в восьмидесятые годы практически исчезла профессия специалистов по ремонту пишущих машинок. Или они были достаточно молоды и расторопны, чтобы переучиться и стать специалистами по компьютерам, или вмиг оказались за бортом.

Значит, необходимо предусмотреть профессиональное образование таким образом, чтобы оно позволяло повышать квалификацию. Ткач былых времен, когда появились первые механические ткацкие станки, не мог быстро превратиться в конструктора этих станков. Но сегодня машины, можно сказать, универсальны, их физическая конструкция значит гораздо меньше, чем встроенная в них программа, и специалист, способный разобраться с программой работы стиральной машины, может, немного подучившись, переквалифицироваться в специалиста по работе с программой приборной панели автомобиля.

Итак, профессиональное образование, чтобы дать возможность быстрой переквалификации, должно стать по большей части образованием интеллектуальным, направленным на обучение скорее software[662] (или тому, что французы называют logiciel), чем hardware, «железу», то есть физическим компонентам взаимозаменяемых машин, которые могут быть созданы на основе какой-то другой программы.

Следовательно, нужно думать не о школе, образование в которой в определенный момент раздваивается – с одной стороны, готовит для поступления в вуз, а с другой – к работе, – а о школе, выпускники которой, даже те, кто завтра пойдет работать, к примеру, дворником, будут иметь такую интеллектуальную базу, которая позволит им однажды задуматься о собственной профессиональной переподготовке и реализовать ее.

Это не абстрактный идеал равенства и демократии, это логика труда в информационном обществе, которая требует равного образования для всех и отформатирована на более высокий, а не более низкий уровень. В противном случае инновации будут всегда и везде причиной безработицы.

В начале 1981 года, говоря о войне в Персидском заливе, я объяснял, что «дружественный огонь»[663] – это «бомба, которую кидает в тебя по ошибке один засранец, одетый в ту же форму, что и ты». Может быть, сегодня, после дела Калипари[664], читатели поймут, что дружественный огонь убивает, но пятнадцать лет назад многие отреагировали не на безнравственность дружественного огня, а на безнравственность слова «засранец». Было много писем от читателей и, насколько я помню, критика в других газетах, так что мне пришлось даже написать очередную «картонку», в которой я вспомнил наших известных писателей, использующих подобные слова.

За пятнадцать лет нравы изменились, и сегодня издательство Rizzoli может позволить себе опубликовать эссе «О брехне» Гарри Г. Франкфурта[665] (шесть евро, читается за час). Франкфурт – почетный профессор философии, кажется, в Принстоне, и итальянский перевод «брехня» (stronzate) значительно смягчает оригинальное английское название Bullshit, что буквально означает «бычье дерьмо», но используется в тех же ситуациях, когда мы сказали бы «фигня» или даже «х**ня».

К примеру, мы называем фигней то, на что не стоило тратить деньги, поскольку оно не работает («этот электронный штопор – фигня»), но наиболее часто термин используется в применении к чему-то, что утверждается, говорится, сообщается: «он говорил всякую фигню; этот фильм – полная фигня». Франкфурт разбирает фигню, или брехню, в семиотическом смысле, отталкиваясь от определения, которое другой философ, Макс Блэк[666], дал слову «надувательство» (в смысле глупость или чепуха) как «граничащее с ложью искажение собственных мыслей, чувств или взглядов для введения в заблуждение, в особенности сопровождаемое претенциозностью на словах или на деле».