Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский

Вновь и вновь повторяя лозунг федерации, Троцкий был прозорлив в том смысле, что военная эпоха, создавая крайнюю нестабильность, может породить эпоху революционную, чреватую самыми непредвиденными последствиями. «Пусть сейчас, в кровавом году, эта программа сохраняет преимущественно пропагандистский характер — в революционную эпоху она может тем скорее облечься в плоть и кровь, чем быстрее сейчас изживаются все другие программы и иллюзии и чем глубже социал-демократия закрепляет авторитет своего политического и нравственного мужества в сознании балканских народных масс» — так завершал он свою примечательную статью, распространявшую общие положения разрабатываемой Троцким концепции на региональную ситуацию.

Общая же позиция редакции газеты была особенно чётко выражена в написанном Троцким заявлении редакции от 19 июля 1916 г. Здесь указывалось, что газета считает необходимым отстаивать сотрудничество всех интернационалистов, независимо от их фракционного происхождения или принадлежности, что основу такого сотрудничества «Наше слово» видит в решениях Циммервальдской конференции, из которых непосредственно вытекает необходимость непримиримой и энергичной борьбы против социал-патриотов. «Открытый разрыв с социал-патриотическими шатаниями является необходимой предпосылкой действительно революционного воздействия на пролетариат и политического объединения — а в дальнейшем и организационного слияния — всех интернационалистов»[911].

Ленина заявление Троцкого не впечатлило: Троцкий, «как и всегда, ни в чём принципиально не согласен с социал-шовинистами, но во всём практически согласен с ними»[912], — писал Ленин. Ленин специально занялся концепцией перманентной революции Троцкого, которую тот «повторял» в «Нашем слове», не желая «подумать о том, в силу каких причин жизнь шла целых десять лет мимо этой прекрасной теории». Впрочем, Ленин признавал теперь, что Троцкий стоит на позициях «решительной революционной борьбы пролетариата» и завоевания им политической власти, но утверждал, что эту линию он «берёт у большевиков», отрицая самостоятельность концепции Троцкого и «оригинальность» его теории. При этом Ленин извращал концепцию перманентной революции, приписывая ей игнорирование крестьянства, хотя позиция Троцкого в аграрно-крестьянском вопросе была совершенно иной. «Отрицание» же роли крестьянства Троцкий вроде бы заимствовал у меньшевиков. «Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьян на революцию!» — навязчиво убеждал Ленин[913].

Но новые нотки, однако, все сильнее давали себя знать. Ленин писал: «В России даже примиритель Троцкий вынужден теперь признать неизбежность раскола с «патриотами», т.е. партией «Организационного комитета», ОК, оправдывающими вхождение рабочих в военно-промышленные комитеты. И только из ложного самолюбия Троцкий продолжает защищать «единство» с думской фракцией Чхеидзе, который является вернейшим другом, прикрытием, защитой «патриотов» и «ОК»»[914]. В этом заявлении вполне можно увидеть весьма сдержанное, как бы внутренне подавляемое, но всё же вырывающееся наружу известное приглашение Троцкого к отказу от «ложного самолюбия», к диалогу и возможному сотрудничеству с большевиками.

Косвенным прощупыванием возможности такого сотрудничества можно также считать открытое письмо Ленина Борису Суварину, который, как хорошо было известно Ленину, поддерживал связь с Троцким. Ленин писал, что Троцкий «понемногу движется влево и предлагает даже порвать с вождями русских социал-шовинистов, но он не говорит нам окончательно, желает ли он единства или раскола по отношению к фракции Чхеидзе»[915] в Государственной думе. Со стороны лидера большевиков это были совершенно для него необычные, весьма много обещающие авансы по отношению к столь ненавистному для него в недалёком прошлом деятелю.

Троцкий, однако, выжидал. Его отделяли от Ленина не только сохранявшиеся принципиальные разногласия, но, главным образом, нежелание попасть в прямую зависимость от руководителя экстремистской фракции, превратиться в деятеля второго ранга, что было бы неизбежным в случае присоединения к большевикам. Такая позиция Троцкого была тем более оправданной, что сам Ленин в этом вопросе не был последователен и, уведомляя о своём желании сблизиться с Троцким, продолжал навешивать на него ярлыки, объявляя «каутскианцем»[916] (во время мировой войны у Ленина, кажется, не было более ругательного слова).

Между тем публикации в «Нашем слове» сделали Троцкого в глазах французских властей крайне нежелательным элементом. В сентябре 1916 г. Троцкий был вызван в префектуру Парижа, где ему выдали предписание о немедленной высылке его из пределов Франции. Не помогло и вмешательство депутата-социалиста Жана Лонге (внука Карла Маркса), явившегося с протестом против проведения этой акции к премьер-министру и министру иностранных дел Аристиду Бриану[917]. Префектура информировала Троцкого, что он высылается из Франции в любую страну по его собственному выбору. Но его тут же предупредили, что Великобритания и Италия отказались предоставить ему убежище. Вслед за этим в визе отказала Швейцария. Оставалась Испания, куда Троцкий выехать отказался, считая её европейской провинцией. Тем не менее в какой-то момент на квартиру к Троцкому явились два инспектора полиции и препроводили его на скорый поезд, шедший к испанской границе. Здесь высылаемого перевели, причём фактически нелегально, из французского пограничного пункта Ирун в лежавший по ту сторону границы испанский город Сан-Себастьян (точнее, показали ему, как можно без документов проехать на трамвае через границу из одного пункта в другой). Франко-испанская граница почти не охранялась, тем более что нередко одна часть посёлка или городка находилась на французской, а другая — на испанской территории.

Из Сан-Себастьяна Троцкий отправился в Мадрид, откуда вновь обратился с просьбами о визах в министерства иностранных дел Швейцарии и Италии. Одновременно он написал открытое письмо французскому министру и лидеру социалистической партии Ж. Гэду, в котором объявил о «падении и позоре» французского социализма. «Изгнанный Вами, — завершал он письмо, — я покидаю Францию с глубокой уверенностью в решительной победе. Через Вашу голову я посылаю братский привет французскому пролетариату, который пробудится для великих достижений без Вас и против Вас»[918].