Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

– А когда приедет Катрин? – спросил голосок Ноя за моей спиной. Я обернулась – на нем были плавки с человеком-пауком, ласты и маска. – Она обещала пойти со мной купаться!

– Скоро приедет, – ответила Сьюзен, положив ему руку на плечо. – Сразу после прослушивания. Хочешь, я пойду с тобой купаться?

Ной бросил на нее подозрительный взгляд сквозь маску, но кивнул. Сьюзен скинула тунику, под которой оказался зеленый купальник – и тело на зависть любой тридцатилетней, и они с Ноем ушли.

– В озере много рыб, – произнес гнусавый из-за маски голосок. – Но ты не бойся, я с тобой.

Никола, стоявший столбом с блюдом тарталеток перед двумя коллегами отца, провожал их взглядом с умильной улыбкой. Я подмигнула ему и стала пробираться к матери, которая пила свои полстакана вина в обществе Максима.

– Женевьева! – воскликнула она, увидев меня. – Ты знала, что Максим был в Непале и в Тибете?

– Да, я в курсе, – ответила я, прильнув к моему любимому. Я открыла за последние полтора месяца простое, несказанное и перманентное удовольствие – прижиматься. Флориан никогда этого особенно не любил, но Максим оказался странным и идеальным для меня гибридом, экспериментальной помесью ласкового кота и коалы. Стоя, лежа, сидя, на ходу – мы постоянно обнимались, так естественно и непринужденно, что я только диву давалась, а Максим говорил, что мы действительно созданы друг для друга.

– Это на физиологическом уровне, – объяснял он, целуя меня в шею и не сбиваясь с шага. – Наши тела идеально совмещаются.

И этого объяснения мне хватало, потому что оно было простым, а я была счастлива, что у меня есть еще одна причина любить этого человека.

– Это уже почти невыносимо, – заметила однажды Катрин, когда мы стояли перед ней, как сиамские близнецы, сросшиеся и очень этим довольные.

– Я могу сделать еще один вираж и вернуться к Флориану, – поддела ее я, на что Катрин отреагировала панической мимикой, а Максим укоризненным «ох…».

– Это не смешно, – сказал он мне.

– С Флорианом все будет в порядке, любимый. Он меньше всего хотел бы, чтобы к нему относились, как к раненому животному.

Я знала, что ему было очень больно, но он умел держать удар, и я готова была поручиться, что пролила больше слез о конце нашей любви, чем он.

Я плакала часами, читая письмо, которое он прислал мне вскоре после нашего окончательного разрыва, трепетное и искреннее письмо, в котором он говорил, что любит меня больше прежнего, и от всей души просил прощения, – но я плакала не «о нем». Не знаю, потому ли, что какая-то часть меня еще держала на него обиду, или потому, что в глубине души я сознавала, что такой человек, как он, не нуждается ни в чьей жалости.

Потом мы говорили с ним несколько раз, и в нашу последнюю встречу он признался, что многое понял: что он был, в частности, чересчур требователен и недостаточно терпим. Но я не хотела от него самоуничижения – все-таки я любила его таким, каков он есть, и, может быть, продолжала бы любить, если бы сама не изменилась.

– Ты сделаешь самую сказочную хипстершу очень счастливой, – сказала я ему.

– Но я хотел сделать счастливой тебя.

– Нет, – ответила я. – Не меня.

Флориан грустно улыбнулся и ушел.

Я смотрела ему вслед, пока его высокая фигура не скрылась в толпе Старого Монреаля, и говорила себе, что я за него не тревожусь, отнюдь…

– Это потому что ты видишь все в розовом цвете, – заметил Никола. Я возразила, но лишь для проформы, ибо это была правда: я видела все в розовом цвете. Меня ослепляла любовь, которая теперь, когда я ее осознала, казалась мне такой простой и очевидной, что в голове не укладывалось: как могло быть иначе?!. Порой я чувствовала себя человеком, успевшим перебежать мост за минуту до того, как он рухнул. Я сама, по собственной глупости, сделала все, чтобы пройти мимо этих отношений и этого мужчины, но теперь он был со мной, в моих объятиях, он отказался от поездки в Лондон (которую с легким сердцем отложил до осени и в которой я, с еще более легким сердцем, собиралась его сопровождать) и сумел простить мне мои метания и слепоту прошедших месяцев, принять меня такой, какая я есть, и таким, какой он есть, – мне открыться.

Мы без устали повторяли в пароксизмах любви, которые в глазах всех других людей были, надо думать, невыносимы, что «мы нашли друг друга». И я не переставала изумляться нашему несказанному везению: ведь мы могли разойтись как в море корабли, но мы нашли друг друга. Мы были там, где должно, точно в нужном месте, в объятиях друг друга, под солнцем, медленно садившимся в одно из озер в Восточных кантонах.

– Катманду, – мечтательно повторила моя мать и положила свою пухлую ручку на запястье Максима.

– У меня полно фотографий, – сказал Максим, уткнувшись носом в мою шею. – Я покажу вам, если хотите.

– Говори мне «ты», – попросила мать.

Я посмотрела на нее, прищурившись: уж не клеит ли она моего парня? Если он еще скажет ей, что читал «Пророка», подумалось мне, с нее станется запрыгнуть на него прямо здесь, на террасе своего бывшего мужа, который как раз направлялся к нам с бутылкой виски в одной руке и крошечными фрикадельками в другой, где должен был бы, по идее, быть сочный стейк.

– Вот, – сказал он, плеснув в стакан Максима примерно пол-литра виски. Потом он опасно развернулся, высматривая Никола, заметил его в конце причала и крикнул что-то не вполне внятное, высоко подняв бутылку. Никола, обрадовавшись, сказал несколько слов подруге и сыну, бултыхавшимся в чистой воде озера, и побежал к нам, протягивая отцу стакан, точно церковную кружку.

В эту минуту за шале раздался отчаянный визг автомобильных шин. Мы все втянули головы в плечи, ожидая, что за ним последует оглушительное: «Бум!», но услышали только хлопок дверцы машины, а потом пронзительные крики, не оставлявшие никаких сомнений, что приехала Катрин.

Крещендо «обожемойобожемойобожемойобожемойобожемойобожемой!!!» долетело до нас, и мы увидели Катрин, которая бежала, путаясь в немыслимой длинной юбке, сшитой из бархатных лоскутов.

– О БОЖЕ МОЙ! – выкрикнула она еще раз, добежав до нас. – Я получила роль! НИКО! Я ПОЛУЧИЛА РОЛЬ!

И она бросилась на шею своему кузену. Роль, о которой шла речь, – квебекской телезвезды 70-х годов, прошедшей через успех, славу, алкоголь и наркотики, опустившейся и возродившейся к новой жизни, – была главной. Большая роль. Фактурная. Я это знала – я, по иронии судьбы, написала автобиографию этой самой актрисы. Теперь о ее жизни ставили фильм, и Катрин дали в нем главную роль.

– Ты вела машину от Монреаля в таком состоянии? – спросила я.

– Да! Да! Двенадцать раз чуть не попала в аварию, – ответила моя подруга, смеясь и бросаясь в мои объятия. Я никогда не видела ее такой счастливой. Мы крепко обнялись.

– Снимать начнут через полгода, – сказала она. – Это будет фильм! Мегафильм! Полгода… я успею подготовиться, правда?