Искра - Рейвен Кеннеди

– Я не принадлежу тебе! – в ярости выплевываю я, пока Мидас прижимает меня к полу. – И это мерзкое существо из Четвертого королевства в десять раз мужественнее тебя!

Стиснув зубы, я пытаюсь пошевелить лентами и снова столкнуть Мидаса, но это все равно что двигать онемевшими руками. Ленты неуклюже барахтаются под воздействием дурмана.

Мидас хватает их другой рукой и наматывает на кулак, как туго натянутый поводок.

– Я пытался разобраться по-хорошему, Аурен. Но ты не оставила мне выбора.

Он рывком поднимает меня с пола, как тряпичную куклу. Перед глазами все плывет, по коже бегут мурашки. Я поднимаю голову, когда Мидас приказывает стражникам войти, но смотрю не на дверь.

Нет, мое внимание приковано к Дигби.

Дигби, опухшие глаза которого внезапно распахнулись и смотрят на меня. Я чуть не плачу при их виде. Коричневая древесная кора, обожженная лучами летнего солнца.

Я вижу, как он глотает, и под его неряшливой седой бородой двигается кадык, а потом потрескавшимися губами Дигби произносит:

– Госпожа Аурен.

И теперь я плачу по-настоящему.

Он жив.

Пришел в себя.

– Я тебя спасу, – клянусь я. Слова вырываются из ободранного и расколотого горла, звуча невнятным шепотом.

Но он его слышит.

Мгновение между нами резко прерывают, когда входят стражники, и Мидас поднимает меня за ленты и волосы и толкает лицом к стене.

– Держите ее.

Чьи-то крепкие руки перехватывают меня у Мидаса. Призмы радужного света вспыхивают перед глазами, хотя яркая радуга не подходит этому жестокому полумраку. Сквозь полусонное состояние я вижу знакомый профиль с густыми бакенбардами каштанового цвета. Скофилд. Когда он сюда пришел?

Меня прижимают к стене, как и приказал Мидас, и я хочу сопротивляться, хочу кричать, но нахожусь в ступоре, не имея возможности пересечь поток.

– Ты сама виновата, Аурен, – говорит Мидас, и я приподнимаю тяжелые веки.

– Что…

И в ту же секунду вижу в руке Мидаса меч. Золотое лезвие, такое острое, что словно рассекает воздух, когда он заносит его над Дигби.

И вот тогда я начинаю сопротивляться. Возможным это делает только всплеск паники. Я отпихиваю Скофилда и остальных, но безуспешно.

– Нет! Дигби!

Вытаращив в исступлении глаза, я вижу, как, смотря на меня, Мидас поднимает меч. Горло будто сжимают тугой петлей, и я кричу Мидасу, чтобы он оставил Дигби в покое, оставил его…

Но дурман поменял мое восприятие, потому что Мидас обрушивает меч не на Дигби.

А на меня.

Я осознавала лишь, что меня прижимали к стене, и полностью сосредоточилась на попытке побороть воздействие дурмана и добраться до Дигби, что даже не поняла: стражники туго натягивают мои ленты. Они угодили во власть жестоких рук.

Мне остается лишь секундное предупреждение, прежде чем случается ужасное.

А потом Мидас опускает меч на ленты, острое лезвие скользит по их золотистым длинам, и я сама себя не помню от боли.

Я чувствую лишь истинную муку.

Истинную, затмевающую все, абсолютную муку.

Я не просто кричу.

Я ломаюсь.

В этот раз боль не притупляется. Когда меч рассекает ленты, я чувствую все.

Острое лезвие проходится между лопатками, откуда растут ленты, и перед глазами все мутнеет.

Я в истинном потрясении, от сильного удара по телу растекается боль. Ленты дергаются и отскакивают, издавая беззвучный крик, проникая в мою спину и отдаваясь в каждой косточке.

Перед глазами летают мушки, но я вижу, как три ленты падают на пол к моим ногам. Их концы обтрепаны и неровные и с них стекают крошечные капельки золотистой крови.

Я смотрю на ленты и не понимаю, что это все означает, а они дергаются в ответ, как хвост ящерицы, отрезанный от ее тела.

Жуткий, гортанный вопль вырывается из моей груди.

– Нет, нет, нет, нет! Не мои ленты, только не мои ленты!

– Ты сама виновата. Нельзя нападать на своего царя, – кричит в ответ Мидас. В его холодном решительном тоне сквозит одержимое безумие.

Находясь в панике, я пытаюсь закалить оставшиеся ленты, пытаюсь заострить их края и сделать такими же твердыми, как крепкий металл, но не могу. Не могу из-за дурмана, усталости, потрясения и боли.

Я не могу. Не могу. Не могу. Не могу…

Всхлипы вырываются из меня, нахлынув волной.

– О богиня, пожалуйста…

Мидас поднимает меч и снова его опускает.

И снова.

И снова.

Еще больше лент падает к его ногам, еще больше криков вырывается из моего горла и разрывают меня надвое. В какой-то момент меня начинает тошнить, и я задыхаюсь от этих едких пыток. Пока Мидас вырывает из моего тела душу, я являю собой одну искрометную боль.

Я плачу. Кричу. Умоляю.

Я плююсь, размахиваю руками и борюсь, но зрение меня подводит, а тело больше не в силах устоять от силы этой боли.

Все это не имеет значения. Стражники все так же натягивают мои ленты. Мидас опускает меч и отрезает часть меня, лента за лентой я будто теряю конечность.

Не знаю, сколько это длится.

Секунды? Минуты? Часы? Я теряю сознание, но продолжаю биться в конвульсиях и плакать, осознавая только одно – страдание.

А потом…

Мидас отрезает последнюю ленту, и что-то внутри меня разлетается вдребезги.

Здесь, на полу, от меня остаются частички, лежащие как бесполезные тряпки. Как струны арфы, которые больше не смогут играть. Как нити, которые когда-то сплели меня воедино.

Меня швыряют на пол, и тело лежит на жестком каменном полу, но я этого не чувствую. Не замечаю расплывающихся перед глазами стражников, когда они начинают выходить. Вижу лишь свои ленты, безжизненные и тусклые. Совсем как я.

– Ты сама это с собой сотворила.

Я провожу взглядом по возвышающемуся надо мной Мидасу, по его подбородку. Смотрю в его жестокие глаза.

Он отдает меч, поправляет тунику.

– Неповиновение приводит к последствиям, Аурен. Мне нужно было вырезать эту болезнь, которая тебя отравляла. Ты сама меня к этому подтолкнула, – говорит он, мучая меня.

Слезы, текущие по моим щекам, вскрывают меня капля за каплей, лицо рассекают горячие жгучие рубцы. Мидас поджимает губы, и в его глазах мелькает непонятное чувство, более близкое к нежности, насколько это возможно.

– Больше не смей меня ослушиваться, Драгоценная. Ненавижу видеть тебя такой. – Он проводит взглядом по неподвижным лентам, по моей пульсирующей спине. – Мне намного больнее, чем тебе.

В пасти моего зверя вспыхивает разъяренный гнев, но я оцепенела настолько, что не могу его выплеснуть. Мидас, словно отрезав кусок ткани, отрубил не какие-то бессмысленные длины. Мои ленты были прикреплены не только к моей спине, они крепились к моей чертовой душе.

Отрезав их,