Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Слабости оппозиции слева происходили не только из политической угнетенности движений, но и из унаследованного духа соперничества, который продолжал сохраняться во всей своей полноте. У коммунистов была более сильная революционная традиция, но их связь с советской системой и поддержка прямых, воинствующих акций не вызывала отклика у большинства немцев в период до 1933 года, и это стало тем более очевидно в опасных условиях политического климата после 1933 года. Коммунизм был маргинальным движением, которое гитлеровский режим изолировал как единственную большую угрозу возрождению германской нации и которое вызывало недоверие у социал-демократов из-за своего авторитаризма и приверженности насилию. Обе ветви германского социализма серьезно пострадали после 1933 года в силу необходимости действовать в изгнании. Взаимоотношения между теми, кто остался в стране, и тем, кто ее покинул, часто были напряженными: активисты, оставшиеся в Германии, негодовали по поводу преувеличенных ожиданий руководителей в эмиграции, казалось игнорировавших постоянные опасности, которым подвергались оставшиеся дома сторонники. К 1939 году деятельность левых движений в Германии практически свелась на нет.

Совершенно по-другому обстояли дела у консервативной оппозиции. Она не была связана с каким-либо потенциально массовым движением или деятельностью прежних политических партий. Их ряды были очень немногочисленны, и ее сторонники, в основном, происходили из тех кругов германского общества, в котором меньше всего можно было бы ожидать сопротивления. Их деятельность была не революционной, а контрреволюционной. Горстка генералов, землевладельцев и старших бюрократов, пришедших к убеждению в конце 1930-х годов, что Гитлер представляет собой опасный социальный эксперимент и является угрозой выживанию «старой Германии», вышли из тех чрезвычайно консервативных кругов, которые сначала приветствовали новый порядок в 1933 году и были глубоко враждебны германским левым. Главный конспиратор периода войны, Людвиг Бек, характеризовал диктатуру в 1933 году как «первый луч света с 1918 года»; Карл Герделер, главное гражданское лицо в среде консервативного сопротивления, которого рассматривали как наследника Гитлера на посту канцлера, в 1932 году призывал к уничтожению партийной системы, выступал за «диктатуру на все времена» и в 1934 году писал Гитлеру, одобряя идею ликвидации других политических партий и объединения всех полномочий «в руках одной личности»76. Юрист Фриц-Дитлоф фон дер Шуленберг, один из тех, кто был повешен в 1944 году, вступил в национал-социалистическую партию в 1932 году, а в 1933 аплодировал гитлеровскому триумфу над «властью евреев, капитала и католической церкви»77. Когда в 1938 году небольшой круг консервативных оппонентов режима начал изучать возможности переворота против Гитлера, идеи коалиции с более умеренными национал-социалистами, включая Германа Геринга, серьезно рассматривались. Когда 20 июля 1944 года попытка переворота был реализована, предполагавшееся новое правительство включало Альберта Шпеера, выдающегося национал-социалиста, и Ялмара Шахта, министра гитлеровского правительства78.

Эти авторитарные и националистические симпатии мешали консервативной оппозиции на протяжении всего периода ее существования. До 1933 года германский электорат отвергал консервативное видение нации в угоду более радикальным обещаниям обновления. Мало кто горел желанием вновь видеть традиционную консервативную элиту у власти, и хотя консервативные оппоненты, такие как Бек, иногда говорили о необходимости создания широкого послегитлеровского альянса, даже с участием германских левых, они не пользовались большой поддержкой в более широких кругах германского общества. То, что заставляло многих консерваторов уходить в оппозицию, не было необходимостью восстановления демократии, это скорее была опасность, которая угрожала будущему германской нации со стороны того, что рассматривалось как опасная преднамеренная внешняя политика и безответственное подстрекательство к войне. Консервативные оппозиционеры были счастливы принять упразднение Версалького договора и восстановление военной мощи Германии при Гитлере; во время войны они также считали сильную и объединенную Германию важнейшим элементом после военного мирного урегулирования и бастионом против коммунизма. Клаус фон Штауффенберг надеялся, что, после того как он избавит мир от Гитлера, Германии будет позволено играть полноценную роль в мировой политике в качестве великой державы с сохранением ее вооруженных сил и политического строя, организованного «по-солдатски» и «тоталитарного» по сути, которой будут продолжать руководить «истинные национал-социалисты»79. Герделер, хотя его и отталкивали расизм и угнетение со стороны диктатуры, жаждал Великой Германии, включающей Австрию, Судетскую область и Южный Тироль, которая была бы гарантирована всеми будущими мирными договорами80. Оппозиция надеялась, что западные союзники согласятся с необходимостью сохранения сильной Германии, щита от советской угрозы. Адам фон Тротт цу Зольц, в целом считавшийся либералом в среде оппозиции и бывший главным эмиссаром в Великобритании во время войны, все еще надеялся на то, что руки Германии будут развязаны на востоке и она станет «надежной броней» против коммунизма81. Результатом такого положения вещей был постоянный отказ союзников от предложений установить контакт со стороны консерваторов, рассматривавшихся как представители тех милитаристских и националистических кругов, которых на Западе обвиняли в том, что они привели Гитлера к власти, и главным образом за то, что они способствовали началу войны.

Консервативная оппозиция должна была также приспособиться к своей новой роли конспираторов и убийц. Для многих из них это означало разрыв с древней традицией воинской преданности и защиты государства. Большинство старших офицеров и чиновников не присоединились к оппозиции; клятва верности, данная Гитлеру, держала их в плену даже перед лицом коррумпированности и преступности режима. Июльским заговорщикам также пришлось преодолевать внутренний голос, говоривший им, что убийство главы государства и главнокомандующего было изменой родине. Они оправдывали свои действия разными доводами. Для некоторых из них было достаточно гарантии того, что Германия и германские ценности переживут тираноубийство; другие, в том числе и Штауффенберг, видели в этом оправданное убийство, санкционированное высшими, вечными законами, воздающими за несправедливость. Герделера, вопреки его патриотизму и склонности к авторитаризму, отталкивал, как и многих его товарищей-оппозиционеров, геноцид евреев, который к 1943 году стал известным фактом. Обвинение в государственной измене на пике отчаянной войны представляло собой малопривлекательную перспективу. Шансы заговорщиков достичь консенсуса в отношении преимущественно консервативного правительства на основе убийства Гитлера были призрачными. Эта задача стала еще труднее в результате создания в Советском Союзе двух организаций, действующих в изгнании: Комитета свободной Германии, организации, в которой доминировали коммунисты, основанной в июле 1943 года, и организованной через два месяца Лиги немецких офицеров, куда вошли пленные немецкие офицеры, которые вели открытую пропагандистскую войну в 1943-м и 1944 годах, призывая германскую армию и германский народ свергнуть Гитлера. Их вклад в военные усилия Советского Союза был явно оппортунистическим, однако их воздействие в Германии оказалось таким, что была поставлена задача ассоциировать консервативную оппозицию с советскими врагами и «предателями», которых они приютили. Когда в день попытки покушения на его жизнь Гитлер заявил, что заговорщики пытались «всадить Германии нож в спину», большинство населения страны было склонно согласиться с ним не обязательно в силу преклонения перед Гитлером, а из чувства гнева перед предательством. Диктор немецкого коммунистического радио в Советском Союзе Антон Аккерман был сильно огорчен неудачей заговорщиков в деле создания «широкой базы среди населения»82.