Кутузов - Лидия Ивченко

Итак, потеря Борисова создала для Наполеона благоприятную возможность вырваться из окружения, переправившись через Березину. Соратники Чичагова надеялись, что он не допустит этого, заняв «крепкую позицию у Стахова, прикрытую лесами», и приложит силы к тому, чтобы произвести разведку возможных мест переправы французов и, как советовали многие генералы, послать наблюдательные отряды в обоих направлениях вдоль берега. Но Чичагов замкнулся на рассуждениях о возможных планах Наполеона, и из письма Кутузова от 11 ноября он уяснил только, что цель Наполеона — соединиться с войсками Шварценберга, хотя Кутузов высказал эту мысль как один из возможных вариантов. По мнению же своих соратников генералов Щербатова, Ламберта, Ланжерона, Красовского и других, ему следовало «с главными силами оставаться в центральной позиции против Борисова», а «не ставить себя на фланг неприятельской армии»172, и предвидеть возможность переправы у Студенок, на которую ему указывали как на выгоднейшую с точки зрения артиллерийского прикрытия. Вместо этого Чичагов предпринял движение к деревне Шабашевичи, где утром 12 ноября был извещен о переправе французов у Студенок, куда смог вернуться лишь 12-го вечером, не имея уже ни физических, ни, главным образом, моральных сил препятствовать этому событию. Соратники Чичагова настаивали на немедленной атаке неприятельских войск, скапливающихся на правом берегу. 14 ноября адмирал весь день наблюдал за переправой, совещался, медленно собирал войска, рассредоточенные вдоль реки. Только отряд генерала Чаплица, которого Кутузов позже немилосердно обозвал «дураком и коровою», весь день провел в перестрелке, вместо того чтобы уничтожить гати через Зембинское болото. 15-го вечером на «хвосте» у корпуса Виктора появился долгожданный Витгенштейн. Его прибытие лишь усугубило положение войск Чичагова: заметив появление новых сил русских, французы ускорили переправу на правый берег. Примерно в это же время прибыли войска генералов Ермолова и Платова. Чичагов изложил им «предположения к атаке». Но как опытным военачальникам следовало относиться к адмиралу, не имевшему опыта полевых сражений, если неприятельскими войсками командовал Наполеон? По поводу адмирала в армии распространился анекдот: «Когда Чичагов решился атаковать французов, он, по мнению некоторых, обратясь к своему начальнику штаба И. В. Сабанееву, сказал ему: „Иван Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, примите команду и атакуйте неприятеля“»173. И действительно, участники боя свидетельствуют, что ими распоряжался генерал Сабанеев, сразу допустивший ошибку: в то время как неприятель собрался в колонну для прорыва, он, напротив, почти две дивизии «рассыпал в стрелки». «В десять часов утра 17-го числа Наполеон вступил в Зембинское дефиле» — так констатировал исход военной операции генерал Ермолов174.

Многие современники, а затем историки в провале операции обвиняли и обвиняют сейчас М. И. Кутузова, безусловно, самую крупную фигуру среди русских военных деятелей той поры. Некоторые считают, что с его стороны было стремление навредить авторитету Чичагова, отплатив за прежние обиды. Это мнение представляется нам наивным: адмирал не по вине Кутузова попал в сложное и неловкое положение, согласно шутке генерала Д. С. Дохтурова, «управляя сухопутными войсками „по ветрам“». Умысла со стороны фельдмаршала здесь, очевидно, не было: Чичагов сам сообщил ему преувеличенные сведения о численности своих войск, избегал советов старого полководца. Неосновательными являются обвинения генералов А. Ермолова и Д. Давыдова в адрес Кутузова, якобы умышленно проставлявшего неверные числа на письменных распоряжениях Чичагову. Фельдмаршал поступал так с ведома Александра I, которому сообщил, что, не ведая местонахождения Дунайской армии, числа будет выставлять на исходящих бумагах приблизительно, и уже в этом заключалась трудновы-полнимость кабинетного плана, согласно которому, при несовершенстве средств сообщения, несколько участников должны были явиться одновременно в одном и том же месте. Для Кутузова, вероятно, было неожиданным разочарование в Витгенштейне, который не выполнил ничего из того, что от него требовалось. «Отдельные действия Витгенштейна оправдать нельзя, а могут они только прощаться ради тогдашней славы его», — признался полководец. Нельзя признать полностью справедливыми упреки в том, что фельдмаршал не торопился к месту сражения. Он выслал вслед за армией Наполеона сильные и наиболее боеспособные войска под общим командованием генерала Милорадовича; главные же силы его армии сами нуждались в отдыхе. Так, князь А. Б. Голицын вспоминал: «Кутузов после сражения под Красным решился не изнурять войско свое усиленными маршами». Вот слова фельдмаршала по поводу их состояния: «Я желаю, чтобы существование большой нашей армии стало для Европы действительностью, а не химерою »175. Кстати, о Европе. Англичане усиленно обвиняли Кутузова в том, что он сознательно выпустил Наполеона из России. Так, английский эмиссар в штабе русской армии сэр Р. Вильсон писал о Кутузове довольно резко: «Он просто старый прожженный плут, ненавидящий все английское »176. Сэр Вильсон требовал от английского посла в России лорда Кэткарта добиваться у Александра I отставки Кутузова, обвиняя его в пристрастиях к Наполеону. Фельдмаршал действительно произнес фразу, что «ему достаточно видеть неприятеля уходящим из России». Что касается его отношения к Чичагову, то, по свидетельству современников, «Кутузов говорил с насмешкою, что простить даже можно Чичагову по той причине, что моряку нельзя уметь ходить по суше и что он не виноват, если Государю угодно было подчинить такие важные действия в тылу неприятеля человеку, хотя и умному, но не ведающему военного искусства ». В заключение хочется добавить, что старый фельдмаршал, наверное, изменил бы самому себе, если бы не отправил после событий на Березине письмо Чичагову, где поместил такие двусмысленные строки: «Лестно всякому иметь такого сотрудника и такого товарища, какого я имею в Вас»177.

12 декабря, спустя ровно полгода после «открытия военных действий», в Вильне вновь состоялся бал, который устроил фельдмаршал М. И. Кутузов по случаю дня рождения государя императора. В числе приглашенных были все офицеры гвардии, для которых конец похода был ознаменован подлинным военным торжеством. В этот день П. С. Пущин записал в Дневнике: «Вечером город был великолепно иллюминирован. Были употреблены те же самые украшения, которые употреблялись во время празднеств, устраиваемых Наполеону, с некоторыми необходимыми изменениями, так заменена буквой „А“ буква „Н“, заменен русским двуглавым орлом — одноглавый французский. По-видимому, радость и ликование были всеобщие. Фельдмаршал дал бал, закончившийся в 4 часа утра. Два неприятельских знамени, очень кстати полученные от генерала Платова из авангарда перед самым балом как трофеи, были повергнуты к стопам государя, когда он входил в зал, и тут же его величество возложил на князя Кутузова орден Св. Георгия 1-й степени»1.

21 декабря в Вильне генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский поставил свою подпись под знаменитым приказом по армиям: «Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах Империи, каждый из вас есть спаситель Отечества. Россия приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед. Два месяца сряду рука ваша каждодневно карала злодеев. Путь их усеян трупами. Токмо в бегстве своем сам вождь их не искал иного, кроме личного спасения. Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли дома наши, ругались Святынею, и вы видели, как десница Вышнего праведно отметила их нечестие. Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажет им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствия и угнетений даже самые те народы, которые вооружались противу России»2. В последние годы у нас появилась литература, убеждающая читателей в безусловном процветании «под скипетром владычества Наполеона» европейских народов, в связи с чем у них не было необходимости освобождаться от его порабощения. К сожалению, авторы порой смотрят на события Наполеоновских войн глазами ветеранов Великой армии, с восторгом приводят цитаты из их мемуаров, игнорируя мнение тех, кто не служил под знаменами Наполеона, пытаясь выжить в те непростые времена. Так, свидетельство ганзейца И. А. Эренстрема совсем не располагает к идиллии: «Гамбургское купечество было очень озабочено близким соседством французской армии и опасалось, что его сословию тяжело придется почувствовать это соседство. Эти опасения оправдались во время моего пребывания там. Так как курфюршество Ганноверское, обремененное долгами еще с Семилетней войны, не в состоянии было выполнить возлагаемых на него контрибуций, а ограниченные его доходы истощались постоянными реквизициями, для содержания и обмундирования расположенных там войск, то пришлось искать других источников для пополнения необходимых средств. Поэтому Бонапарт решил в городах Гамбурге, Любеке и Бремене сделать заем на имя курфюршества; заем этот, разумеется, не мог быть иным, как принудительным, и только страх перед французским оружием мог принудить эти города дать требуемые деньги. Упомянутый выше генерал Леопольд Бертье, которого я видел в Ганновере, был послан из Парижа с поручением — уладить этот заем. Он, в сопровождении своей жены, прибыл в Гамбург, в бытность мою там, и был именно подходящий человек для исполнения такого неприятного поручения. Тотчас, по приезде туда, он потребовал, чтобы сенат был созван, и передал ему возложенное на него дело в такой форме, что о долгом рассуждении не могло быть и речи. Он назначил цифру долженствующего быть займа, а равно и какая из него часть должна была пасть на долю Гамбурга; уплату остальных частей займа пришлось почувствовать городам Любеку и Бремену. Напрасны были возражения гамбуржцев, что денег не имеется; он настаивал на том, что их можно взять из банка; ему пытались разъяснить, что у банка нет собственных фондов; но в этом его нельзя было уверить, и он окончил тем, что потребовал, чтобы на другой день ему дан был категорический ответ, и дал понять, что, если требование не будет немедленно и добровольно исполнено, то город займут французскими войсками — величайшее из зол, могущее постигнуть этот город. Эта угроза не замедлила иметь желанное действие. Приведенный в ужас сенат подчинился насилию и обязался в определенное непродолжительное время представить требуемую значительную сумму денег, что и было на следующий день сообщено прибывшему генералу в заседании сената. Достигнув таким образом цели возложенного на него поручения, он имел еще бесстыдство напомнить, что его сопровождает его жена и что есть обычай, что при сделках подобного рода с французскими генералами женам их подносили денежный подарок pour leurs epingles(), соответствующий чину их мужа. Гамбургскому сенату пришлось уступить и этому требованию и избавиться от алчного посланца подарком его жене, сколько припомню, в 8000 гамбургских рейхсталеров. Получив эти деньги, Бертье уехал в Любек и Бремен для такой же операции.