Самое Тихое Время Города - Екатерина Кинн

– Умммм, – протянула она, чуть причмокивая, – воняет, но остренько. Как французский сыр…

– Тьфу на тебя! – рявкнула Стено.

– Что поделаешь, сестрица, привычка – вторая натура. А что делать, если и натура горгонья?

– Сдерживаться! – рыкнула Стено. – Медуза вон допотакалась!

– Медуза – дура, – с отвращением протянула Эвриала. – Ну ладно, вот кончим драку, и больше ни-ни!

Стено едва успела уйти из-под горячего крыла огромного черного дракона.

– Дёру! – крикнула она. Стимфалиды с воем штурмовиков заходили с тыла. – Они за нами! Целенаправленно!

– Ну и отлично, – усмехнулась с невероятным спокойствием Эвриала. – Уводим гадов. К горам. А там орлы, сестрица.

– Умнеешь, – сквозь зубы процедила Стено. – Давай, пегасище, дуй что есть мочи! Гони, пылесосина!

Пылесос вздернул хобот, заржал и рванул вперед.

Она направилась к горам, над которыми в ледяных облаках молча взирал на воздушный бой Владыка Мертвых, а по правую руку от него на бледном коне парила, сжимая кровавый серп в руке, Смерть.

– Ой, бли-и-ин, – шепотом протянула Стено.

Агловаль осенил себя знаком Креста.

– Государь Господь мой и Дева Мария, – прошептал он. Дальше не знал, что сказать. Все было тут, в сердце, только слов не хватало. – Государь мой Господь и владычица моя Дева Мария, возьмите мою жизнь, но даруйте победу.

Глупость какая. Будто жизнь какого-то Агловаля стоит победы. И разве нужны жертвы Господу? Тут не лавка, Господь дарует победу правому, а не тому, кто больше даст. Так бы сказал Ли. Агловаль улыбнулся. Наверное, он единственный из всех там, в Городе, сразу понял, кто он такой, этот Городовой.

– Государь Господь мой и владычица моя Дева Мария! Да будет Ваша воля. Прошу лишь – ежели буду достоин, дозвольте мне узреть Грааль.

Почему он подумал сейчас о Граале – кто знает. Может, считал, что если думать о том, что будет после битвы, то обязательно останется в живых.

Или просто боялся.

В центре стояли рыцари Грааля, рыцари Монсальвата, а впереди них – сияющий Галахад, вид которого наполнял душу Агловаля священным трепетом и чем-то вроде зависти, но это было чистое чувство и светлое. Они видели Грааль – а будет ли он достоин?

Запел рог. Наступает час безвременья, час наибольшего владычества духов в эту Ночь. Агловаль поднял глаза на белое с алым драконом знамя. Вздохнул. Страх постепенно уходил, уступая место непонятной радости. Он пытался утихомирить эту странную радость, ей не место, бой еще не начался, а поделать ничего не мог. Казалось, тело наполняет шипучая, словно золотое вино, легкость, и не будет усталости, и все будет хорошо.

Оттуда, от безликого воинства, выехал всадник. Хрипло, словно заревело неведомое чудовище, провыл рог с той стороны. Галахад опустил забрало. Сердце Агловаля билось где-то в горле. «Государь мой Господь и Пресвятая Дева Мария!»

Так быстро, так коротко, так буднично – всадники помчались навстречу друг другу, безликий воин рухнул наземь и уже не поднялся. Галахад молча вернулся к своим рыцарям. С той стороны раздался многоголосый злобный вой – и серая стена начала двигаться.

«Государь мой Господь и Дева Мария!»

В небесах раскинул крыла черный ангел. И бледная дева с изогнутым мечом сопутствовала ему.

«Холодно».

Васильев раздраженно удивился этой мысли. Какое там холодно, сейчас будет жарко. А вообще, конечно, холодно. Все отсырело, отпотело, а остыть от прежней атаки уже успел.

– Опять ползут, – сквозь зубы простонал Коваленко и выругался. Сплюнул. – Что делать-то будем, сержант, а?

– Драться будем, – просипел Васильев. В горле першило.

В воздухе висел кислый пороховой дым. Лениво и неспешно падал редкий мокрый снег. Две оставшиеся в живых сестрички продолжали с тихим упорством утаскивать раненых, хотя уже видно, что до конца передышки не успеют.

Утробное урчание приближалось.

Танки. Чертовы танки.

Васильев огляделся по сторонам, хотя и так знал, что их тут осталось всего ничего. На ногах пятеро бойцов, остальные либо убиты, либо немногим лучше убитых. И командиры… да нет больше командиров, он командир, и все тут. Так что тебе отвечать, Андрюха.

Васильев снял варежку, подышал на замерзшие пальцы. Патронов мало, пушка погибла, одни гранаты, и всем конец. Вариантов нет. Мыслей об отступлении не было, одна злая тоска, что полягут они все тут, и никто не узнает, как они тут полегли. И не увидит он победы.

Ну хотя бы прикончит этот поганый Танк с распластавшимся по броне крестом-пауком.

За Танком тянулся серый грязный выхлоп – даже не выхлоп, а какой-то жгут, щупальце, уходящее куда-то совсем непонятно куда. И вот в этом самом щупальце и была вся пакость.

Он не сомневался, что победа будет. Но почему-то знал – даже не был уверен, а знал, что этот чертов Танк опять пройдет по этой высотке, по их телам, и что-то очень важное не случится.

Опять? Почему – опять?

Времени на размышления не было. Танк возник из снежного дыма, как древнее чудовище. Дракон в железной чешуе.

Васильев почему-то знал, что сейчас случится. Сейчас он встанет. Поднимет связку гранат. И пойдет навстречу Танку. И никто не нарушит их поединка – ни те в касках, что выныривали, пригнувшись, из сумрака, ни пули, ни другие, младшие танки-драконы – никто. И если он все же убьет на сей раз этот Танк, то…

…Васильев лежал на спине, глядя в серое небо.

«Не хочу смотреть, сколько от меня осталось».

Он чуть скосил глаза и с удовлетворением увидел вздыбившийся и застывший черный Танк. Паук на броне почернел и сдох.

Теперь все будет, как надо.

Откуда-то вынырнуло лицо.

– Варя… – одними губами проговорил он. – Ты… почему здесь? Кто жив? Где… танки?

– Все, все кончилось, – торопливо прошептала черноволосая и черноглазая сестричка.

– А ты ведь не Варя… А-а… глаза-то у тебя…

– Верно. Зови меня Мара.

Васильев вдруг почувствовал теплые слезы на глазах.

– А я-то думал, ты курносая и страшная…

Женщина улыбнулась:

– Узнал-таки. Ну тогда вставай, солдат.

– Куда ты меня? В ад или в рай?

Женщина засмеялась:

– Еще чего захотел. Чтобы сразу туда или сюда – это очень в жизни постараться надо.

– Так я же в Бога не верю.

– Зато Он в тебя верит, солдат. Идем.

– Куда? – Васильев поднялся. Он сейчас был выше Танка, выше леса, выше неба. «Летим?» – подумал он.