Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

– Как вы прошли Каменный лог?

Олаф вздрогнул, а плечи его поникли.

А ведь прошел, несмотря на маниакальную его страсть, которая послужила бы приговором.

– С трудом. – Он облизал потемневшие от копоти губы. – Вы не представляете, мастер, с каким трудом. Я слышал его голос… и то, как оно звало меня. Пело. Обещало, что не будет больно, я просто стану частью огня. А я… я струсил. Следовало бы подойти и окунуться… – Глаза его подернула дымка воспоминаний, а черты лица исказились, не то от боли, не то от стыда за ту, давнюю, слабость. – Вы ведь сами слышали… все слышат.

– Слышал. – Брокк положил руку на плечо Олафа и сжал, заставляя вернуться в реальность.

Он ведь мальчишка еще. И болен, пусть бы борется с болезнью. Победит ли?

– А я до сих пор слышу. Иногда – во снах, тогда я не хочу просыпаться, а проснувшись, лежу, грызу подушку… порой превращаюсь даже и почти забываю, как вернуть человеческий облик. Или нет, честнее будет сказать, что я не представляю, зачем возвращать. Люди не понимают голос огня.

– А ты понимаешь?

– Несомненно. Ему больно, мастер… когда вы разлучаете искру с жилой, она плачет. Она знает, что рано или поздно умрет. Это жестоко, мастер. А когда искра выходит из стеклянной ловушки, она смеется. Ей больше не страшно, у нее всего-то есть – несколько мгновений жизни.

Олаф не отрывал взгляда от собственного отражения в черной воде.

Мутное.

– Запертое в стекле, оно зовет меня. Просит выпустить. И если бы вы знали, мастер, чего мне стоит не поддаваться…

Не знал. Узнай, и близко бы не подпустил мальчишку к огню. Олаф не безумен, он на грани безумия и по старой своей привычке играет с этой гранью. А ведь у него лучше, чем у кого бы то ни было получалось ладить с истинным пламенем, что диффузия, что расслоение, что синтез, самая опасная, непредсказуемая стадия, давались Олафу играючи.

– Пламя верило мне, – шепотом признался он, присаживаясь на корточки, – а я его предавал. Раз за разом… день за днем… и продолжаю предавать.

Бледные пальцы коснулись воды.

– Доктор говорит, что я должен бороться с огнем, не важно, во снах или наяву…

– Отсюда пожарная команда?

Кивок.

– Я… Мастер, иногда мне хочется сдохнуть, вернуться в Каменный лог и позволить огню забрать себя. Это ведь просто. Никто не остановит. И я знаю, что родители боятся. Вдруг я поддамся? Наверное, так и случится, поэтому я приму выбранную ими невесту с радостью. Я ведь люблю своих родителей, и если у них будет мой ребенок… я надеюсь, что он появится скоро и, в отличие от меня, будет нормальным… доктор уверяет, что будет, что пиромания не передается по наследству, а я хочу ему верить. Но в любом случае мой ребенок сделает меня свободным.

Рябь шла по воде, стирая кривые отражения.

– А Ригер узнал… он ведь любил совать нос в чужие дела. Не знаю, откуда, но… однажды он явился ко мне и потребовал денег за молчание.

– А вы?

– Я заплатил. Просил он не так уж и много, а мне бы до свадьбы продержаться. Там уже не столь важно будет… мне другое любопытно. Откуда он узнал?

И вправду, любопытно.

Выходит, шантаж – привычное для Ригера занятие, но если с Кэри все очевидно, то тайна Олафа скрывалась хорошо. Его род весьма влиятелен и вряд ли подошел бы к делу несерьезно.

– Вижу, вы понимаете, мастер. О моей проблеме знал весьма ограниченный круг людей. Родители. Доктор, которому я доверяю едва ли не больше, чем родителям. Король и… полагаю, полковник Торнстен.

Заместитель главы королевской службы безопасности? Поговаривали, что у милейшего полковника имеется подробнейшее досье на каждого, кто хотя бы раз появился во дворце, а то просто на каждого, но последнее Брокк считал явным преувеличением.

– Сам по себе Ригер – ничтожество. – Олаф продолжал рисовать по воде. – Вряд ли его кто-то воспринимал всерьез, но…

…он знал то, чего не должен был знать.

Кто-то, имевший доступ к досье полковника, передал закрытую информацию. И этот крайне неприятный факт наводит на еще более неприятные размышления.

– Вот, пожалуй, и все. – Олаф поднялся и стряхнул руку. – Хотя нет, мастер, не все. Раз уж у нас такая вдруг откровенная беседа состоялась, то… позвольте кое-что личное. Я вас уважаю за ваш ум, но презираю за слабость. Вы замкнулись в своей ущербности, сами поставив крест на будущем. Не вас сочли слабым. Это вы так решили, и… знаете, мне смешно.

Правда, смеяться он не стал.

Тела обгорели, но не сказать, чтобы вовсе до неузнаваемости. Их вытаскивали, складывая вдоль стены, прикрывая кусками небеленого полотна. Не из уважения к умершим, но дабы сберечь от дождя. Он начался внезапно, мелкий, мерзкий, смешанный со снегом. И Кейрен поторопился спрятаться под крышей. Впрочем, в крыше зияли провалы, и от дождя, как и от ветра, она спасала слабо.

Пальто продувало. Руки мерзли.

Пальцы и вовсе не гнулись, хоть бы Кейрен и надел перчатки, хорошие, из оленьей кожи с подкладкой на бобровом пуху, матушкин подарок. Она поднесла их просто так, без повода, глянув с упреком, отчего Кейрен вновь ощутил острый укол совести. Нет, матушка не пеняла его за легкомысленность. И ни о чем не спрашивала, но смотрела так, что… на неделю пришлось задержаться в доме, следуя позабытым уже правилам.

Ей ведь тяжело одной.

Отец в Долине, и, если бы не таинственные ее дела, о которых матушка предпочитает не говорить, она последовала бы за ним. Она всю жизнь следовала за отцом и…

…наверное, это правильно, чтобы вдвоем и на всю жизнь.

Честь.

Верность и… что-то кроме?

Что-то, что мешает забыть о девчонке из Нижнего города, заставляя мучиться совестью, хотя Кейрен прав. В камере, несмотря на его старания, неудобно, но безопасно. И это же временно… он ведь говорил, повторяет раз за разом, только Таннис будто не слышит…

Нет, сейчас Кейрен не станет думать о ней, ни о чем, кроме дела.

Старый цех старой фабрики.

Четверо погибших, судя по всему, от удушья. Старая печь с раскрытым зевом, дорожка из угля. Столы, обглоданные огнем до черноты. Закопченные сосуды, сложенные небрежно, в старые ящики. И перекореженный самописец. Гора пепла, бывшая, кажется, бумагами, переплетение оплавленной проволоки и металлических штырей.

Линзы.

И жаропрочный шкаф, впрочем, выломанные дверцы позволяют разглядеть пустое нутро.

– Здесь была лаборатория. – Брокк наклонился, поднимая закопченный стальной шар.

«Была» – хорошее слово.

Кейрен отошел в дальний угол, где за ширмой – от нее остался лишь остов – выстроился ряд кроватей.