Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

А затем – если бы вы хотели показать, что эволюция не была просто алгоритмическим процессом, – у вас появилось бы сильное желание доказать «радикальную случайность». Возможно, эволюция не предусматривала бы очевидных небесных крючьев, но, по крайней мере, мы бы знали, что все это было достигнуто с помощью не только подъемных кранов.

Возможно ли, чтобы Гулд не сумел разобраться в природе алгоритмов? Как мы увидим в пятнадцатой главе, Роджер Пенроуз, один из самых выдающихся математиков мира, написал важную работу525 о машинах Тьюринга, алгоритмах и невозможности искусственного интеллекта – и в основе всей этой книги лежало то же заблуждение. С их стороны это была не такая уж невообразимая ошибка. Человеку, которому совершенно не нравится опасная идея Дарвина, зачастую сложно внимательно эту идею рассмотреть.

На этом заканчивается моя «Сказка просто так» о том, как Стивен Джей Гулд стал мальчиком, кричащим: «Волки!» Однако порядочный адаптационист не должен успокаиваться, услышав убедительную историю. По самой меньшей мере следует попытаться рассмотреть и отбросить альтернативные гипотезы. Как я сказал в самом начале, причины, по которым миф оказался так прочен, мне интереснее, чем конкретные мотивы конкретного человека, но я могу показаться недобросовестным, если даже не упомяну очевидные «конкурирующие» объяснения, вопиющие о том, чтобы быть услышанными: политика и религия. (Вполне может статься, что за инкриминированной мною Гулду мечтой о небесных крючьях скрываются политические или религиозные мотивы, но это не будет конкурирующими гипотезами; то были бы дальнейшие уточнения к моей интерпретации, которые можно отложить до следующего раза. Здесь я должен ненадолго задуматься, может ли один из двух феноменов – политика или религия – предложить более простую и непосредственную интерпретацию его кампаний, сделав ненужным мой анализ. Многие из критиков Гулда полагали, что это так; мне кажется, они упускают из виду более интересную возможность.)

Гулд никогда не делал секрета из своих политических убеждений. По его словам, он унаследовал приверженность марксизму от отца и вплоть до недавнего времени был очень пылким и деятельным политиком левого фронта. Многие его кампании, направленные против конкретных ученых и школ научной мысли, велись с откровенно политических – а на деле, откровенно марксистских – позиций, и его мишенями часто становились мыслители правых убеждений. Неудивительно, что его оппоненты и критики часто предполагали, например, что его учение о прерывистом равновесии было просто отражением его марксистской антипатии к реформам применительно к биологии. Все мы знаем, что реформаторы – главные враги революционеров. Но это, думается мне, всего лишь поверхностно правдоподобное прочтение причин, которыми руководствуется Гулд. В конце концов, у Джона Мейнарда Смита, его непримиримого оппонента в спорах об эволюции, не менее богатое и активное марксистское прошлое, и есть другие симпатизирующие левым мыслители, которых критикует Гулд. (А еще есть все либералы из Союза защиты гражданских свобод, к которым принадлежу я, хотя сомневаюсь, что ему это известно – или интересно.) Вскоре после возвращения из поездки в Россию Гулд (как и много раз до этого) привлек внимание к различию между постепенностью реформ и внезапностью революции. В своей любопытной статье он размышляет о том, что увидел в России, и о крахе, который потерпел там марксизм: «Да, российская действительность и в самом деле показывает несостоятельность специфически марксистской экономики», – но вслед за этим говорит, что доказана правота Маркса в отношении «ценности более масштабной модели происходящих рывками изменений»526. Это не означает, что Гулд никогда не придавал особого значения марксистской экономической и социальной теории, но несложно поверить, что он продолжал бы держаться за свои представления об эволюции, выбрасывая при этом за борт кое-какой больше не нужный политический багаж.

Что касается религии, то моя собственная интерпретация в одном немаловажном смысле является гипотезой о религиозном томлении Гулда. Его неприятие опасной идеи Дарвина я рассматриваю как, по сути своей, желание защитить и восстановить иерархическое, помещающее на вершину Разум мировоззрение Джона Локка; в самом крайнем случае – зафиксировать с помощью небесного крюка наше собственное место в космосе. (Для некоторых людей светский гуманизм становится религией, и они иногда думают, что если человечество – всего лишь продукт алгоритмических процессов, то в нем нет ничего такого особенного, чтобы оно имело значение; об этом мы поговорим в следующих главах.) Гулд, несомненно, считал, что его работа позволяет делать выводы космического масштаба: это особенно ясно из его откровений о сланцах Бёрджеса в «Удивительной жизни». Это делает его мировоззрение религиозным в одном немаловажном смысле, и не принципиально, есть ли среди прямых предков этого мировоззрения официальный символ веры религиозной традиции, к которой он принадлежит, или любой другой организованной религии. В своих ежемесячных колонках Гулд часто цитирует Библию, и подчас его красноречие потрясает. Несомненно – думает читатель – автор статьи должен быть верующим, если начинает ее так: «Подобно тому как Господь держит в своих ладонях весь мир, мы жаждем одной остроумной эпиграммой исчерпывающе описать свой предмет»527.

Гулд часто настаивал, что между эволюционной теорией и религией нет вражды.

Более реалистической альтернативой было бы предположение, что те эволюционисты, которые не замечают конфликта между эволюцией и своими религиозными убеждениями, прилагают все усилия, чтобы не рассматривать эту проблему так же пристально, как это делаем мы, – или что в их религиозных убеждениях Бог исполняет, так сказать, всего лишь церемониальную роль (подробнее мы поговорим об этом в восемнадцатой главе). Или, может быть, они вместе с Гулдом стараются разграничить роли, приписываемые науке и религии. Наблюдаемая Гулдом совместимость науки с религией возможна только до тех пор, пока наука знает свое место и уклоняется от рассмотрения фундаментальных вопросов. «Наука не занимается предельными вопросами529». Помимо прочего, можно истолковать кампании, которые Гулд годами вел в области биологии, как попытку ограничить эволюционную теорию, поставив перед ней соответствующую скромную задачу и организовав между ней и религией санитарный кордон. Например, он говорит: