Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - Трейси Борман

И все же, несмотря на всю физическую бодрость, появились признаки того, что Елизавета теряет свою поразительную живость ума. Как и ее отец, она стала очень подозрительна, и это свойство усиливалось с каждым днем. Хотя восстание графа Эссекса в 1601 году было без труда подавлено королевской армией, это событие сильно повлияло на королеву, и она стала все больше времени проводить в личных покоях. «Эти беспорядки сильно огорчили ее, — писал сэр Джон Харингтон. — Каждое новое известие из города тревожит ее… множество злых заговоров и козней лишили ее величество обычного благодушия». Хотя стрессы и недоедание подкосили королеву, она все еще сохраняла удивительную энергию, которая отличала ее всю жизнь. Харингтон описывал, как она «быстро ходила взад и вперед», будучи в ярости из-за Эссекса. Он писал: «Она много ходит по личным покоям и при получении дурных известий топает ногами и колет своим ржавым мечом гобелены в великой ярости… опасность миновала, но она все же всегда держит меч на своем столе»[745]. Еще один (по-видимому, более достоверный) рассказ представляет стареющую королеву «очень слабой и шаткой в силу своей болезни», но тот же автор признавал, что, тем не менее, она «была украшена и одета, как подобает королеве»[746].

«Двор находится в большом небрежении, и люди страшатся правления старухи», — писал другой придворный[747]. Все больше подданных Елизаветы бежали на север, к королю Шотландии Якову VI, чтобы засвидетельствовать свою верность самому вероятному наследнику королевы. Как писал Кэмден: «Они обожали его, как восходящее солнце, и пренебрегали ею, близящейся к закату»[748]. Елизавета это отлично понимала. Она страдала от того, что «ей каждый день грубо напоминали о вопросе престолонаследия»[749].

Утрата любви подданных ускорила угасание Елизаветы. Она жаловалась, что стала «горбатой старухой». Как-то раз она приказала принести ей зеркало — впервые за двадцать лет. Увидев свое лицо, «впалое и покрытое морщинами», она «разразилась упреками против тех, кто так много хвалил ее, и сделала это так грубо, что некоторые из тех, кто раньше льстил ей, с тех пор более не появлялись при ней». После этого королева была «очень подавлена» и впала в глубокую меланхолию[750].

Приватность всегда приносила Елизавете утешение, и теперь она все чаще удалялась от двора, запираясь в личных покоях в обществе нескольких приближенных дам. «Она неожиданно ушла в себя, — замечал Скарамелли, — она, которая жила так весело, особенно в эти поздние годы жизни». Он добавлял: «Ее дни, кажется, действительно сочтены, но и сейчас она не позволяет горю лишить себя сил»[751].

В конце 1602 года сэр Джон Харингтон прибыл ко двору. Он обнаружил, что его крестная «заперлась в своих покоях от подданных и большинства своих слуг и ее редко видят — только в святые дни». Он был потрясен ее «жалким состоянием» и писал жене: «Моя царственная крестная мать и истинная мать этого государства ныне выказывает все признаки человеческой слабости. Слишком скоро для нас, кого охватит горе после ее смерти, но слишком медленно для того добра, которое она получит, освободившись от боли и страданий…»[752]

Харингтон пытался развеселить королеву, сидя рядом с ней в личных покоях. Он читал ей стихи, написанные в ее честь. Хотя Елизавета вежливо слушала, но когда он закончил, она сказала: «Когда время подкрадется к твоим вратам, эти дурачества будут меньше забавлять тебя; я уже не получаю удовольствия от подобного»[753]. Не мог порадовать королеву даже ее любимый кузен, сэр Роберт Кэри. Он заметил, что за время разговора королева «издала не менее сорока или пятидесяти глубоких вздохов… Я изо всех сил старался убедить ее расстаться с этой меланхолией, но я обнаружил, что это чувство так глубоко укоренилось в ее сердце, что его невозможно изгнать»[754].

В январе 1603 года королева по совету своего верного старого астролога Джона Ди покинула Уайтхолл и направилась в свой любимый Ричмонд, которому могла «легче доверить свою больную старость»[755]. Королеву сопровождала лишь небольшая свита из доверенных дам. Среди них была графиня Уорик, которая служила Елизавете уже более сорока лет и напоминала ей о золотых днях «Глорианы», вечно юной королевы-девственницы. Возможно, поэтому королева в свои последние дни ценила общество графини более всех остальных. Племянница графини, леди Анна Клиффорд, вспоминала, как сопровождала тетушку во дворце, но была вынуждена часами ждать на пороге личных покоев королевы, поскольку графиня часто оставалась у своей царственной госпожи до «очень позднего времени»[756].

Елизавета, как и ее дед, часто возвращалась в Ричмонд, когда чувствовала, что ей нужно побыть в одиночестве и успокоиться. Это всегда возвращало ей силы. Но на этот раз придворным дамам было ясно, что она никогда не покинет дворец. Как и первый монарх династии Тюдоров Генрих VII, Елизавета избрала своим последним пристанищем этот уютный и комфортный дворец.

Дни шли, и королева угасала на глазах. Королева всегда была хозяйкой собственной судьбы, и теперь она отказывалась ложиться в постель или принимать пищу три дня и три ночи. «Она почти всегда держит палец во рту, глаза ее открыты и устремлены на пол; она сидит на подушках, не поднимаясь и не ложась; бессонница и долгий пост сильно истощили ее». Королева категорически отказывалась от всех предложений ее врачей, и окружающие начали думать, что она просто решила умереть. «Королеве становилось хуже, поскольку она сама так решила, и никто не мог убедить ее лечь в постель», — вспоминал охваченный горем сэр Роберт Кэри. «Казалось, что она могла бы жить, если бы использовала все средства, — говорил другой придворный, — но ее невозможно было убедить, а особ королевской крови нельзя заставлять»[757].