Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - Трейси Борман

Даже те, кто хранил верность королеве, признавали, что внешность ее начинает блекнуть. Сэр Джон Харингтон заметил, что его крестная «часто ходит неприбранной». Она стала есть еще меньше и лишь самые простые блюда — белый хлеб и суп из цикория. Более тяжелые блюда ее более не привлекали. Она потеряла те несколько фунтов, которые набрала в среднем возрасте, и стала настолько болезненно худой, что ее крестник с ужасом смотрел, как она тает. «Как видишь, плоть моя уже не так крепка, — печально сказала ему королева. — Со вчерашнего дня я съела лишь один пирог, который показался мне невкусным»[735].

Другие были менее добры к стареющей королеве. Все послы при английском дворе отмечали, что она стала хуже выглядеть, и очень скоро Елизавета превратилась в посмешище для всей Европы. Ядовитый венецианский посланник Джованни Карло Скарамелли замечал, что женщина, которая когда-то была иконой моды, теперь печально угасает: «Ее юбки стали намного более пышными и значительно более длинными, чем требует французская мода. А ее волосы такого светлого цвета, какого никогда не создает природа»[736]. Рассказывая о своем визите ко двору в 1597 году, когда его допустили в личные покои королевы, французский посол де Месс, посмеиваясь, говорил, что английская королева была «странно одета» в богато украшенное платье с таким глубоким вырезом, что «можно было видеть всю ее грудь», которая, по его словам, оказалась «довольно сморщенной». Хуже того, Елизавета «часто открывала это платье, и можно было видеть весь ее живот и даже ее пупок». Будем справедливы к королеве: она следовала итальянской моде, где популярностью пользовались глубокие вырезы и даже обнаженная грудь. В современном руководстве дамам давались такие советы: «Ваши наряды всегда следует носить таким образом, чтобы можно было видеть ваши белые груди»[737]. Предназначался ли такой совет для дам возраста Елизаветы — это уже другой вопрос.

Далее де Месс сообщал, что волосы Елизаветы были убраны под «огромный рыжеватый парик с большим количеством блесток из золота и серебра, а на лоб свисали жемчужины, но не большой ценности». Лицо показалось послу «очень старым, а зубы ее очень желтые и неровные, в сравнении с тем, какими они были ранее, и слева их меньше, чем справа. Многих зубов недостает, так что, когда она говорит быстро, то понять ее довольно трудно»[738].

Елизавета изо всех сил пыталась по-прежнему считать себя самой желанной женщиной Европы. «Она говорит о своей красоте так часто, как только может», — замечал Джон Чапмен, бывший слуга лорда Берли. Но за попытками королевы «поразить» своих подданных все более пышными нарядами он видел иное: «За этими случайными украшениями они [подданные] не должны были различить отметин возраста и угасания естественной красоты». Такое же представление королева устроила и для де Месса. «Случайно подойдя к двери и пожелав приподнять гобелен, который висел перед ней, она со смехом сказала мне, что так же велика, как и дверь, желая сказать, что она была высокой», — писал французский посол. Королева сняла одну перчатку, чтобы он мог увидеть ее руку, «которая была очень длинной и больше моей более чем на три широких пальца». Но план королевы не удался, потому что де Месс тут же добавил: «Ранее она была очень красивой, но теперь слишком худа». Венецианский посол во Франции, Лоренцо Приули, был более жесток. Про Елизавету он говорил так: «В преклонных летах и отвратительной физической форме»[739].

Но если иностранных послов королеве обмануть не удавалось, люди более скромного положения были поражены великолепием ее нарядов и роскошью окружения. Среди таких людей был швейцарец Томас Платтер. Рассказывая о посещении дворца Нонсач в 1599 году, он описывал английскую королеву так: «Роскошно одетая в платье из белоснежного атласа с золотой вышивкой и целой райской птицей на плюмаже, с высоко поднятой головой, украшенной дорогими драгоценностями; на ее шее красовалась нитка больших круглых жемчужин, а на руках — элегантные перчатки, поверх которых были надеты дорогие кольца. Выглядела она превосходно, и хотя ей было уже семьдесят четыре [шестьдесят четыре] года, она казалась очень молодой по внешности — я бы дал ей не более двадцати лет. Держалась она с поистине царственным достоинством»[740].

Королеве удалось сохранить довольно хорошее здоровье, несмотря на периодические приступы болезни — как во время визита де Месса в 1597 году, когда она объявила, что «очень больна и имела большую опухоль на правой стороне лица». Послу она сказала, что «не помнит, чтобы была так больна когда-то раньше». Впрочем, посол решил, что это лишь оправдание того, что она не приняла его раньше, и заметил: «Я бы никогда не подумал [этого] по ее глазам и лицу»[741].

У де Месса были основания для подозрений. Даже в столь преклонном возрасте Елизавета сохранила физическую живость и ту же неуемную энергию, что и в молодости. Посол Вюртемберга в марте 1595 года был поражен тем, что во время одной из аудиенций «королева стояла более целого часа, беседуя со мной, что поразительно для королевы такого величия и столь значительного возрасте»[742]. В 1599 году, когда королеве было уже далеко за шестьдесят, она поразила испанского посла своей неутомимостью в танцах. «Глава Церкви Англии и Ирландии в своем преклонном возрасте протанцевала три или четыре гальярды», — писал он[743]. Гальярда была особо сложным танцем, включавшим в себя частые прыжки и подскакивания. Мастерство Елизаветы в этом танце действительно поражало окружающих. Она танцевала гальярду даже в 1602 году, когда ей было почти семьдесят. Она дважды протанцевала гальярду с герцогом Неверским. В том же году другой иностранный посол видел королеву гуляющей в саду в Оутлендсе и был поражен ее бодростью. «Ее королевское величество прошла мимо нас несколько раз, — вспоминал он, — двигаясь так свободно, словно ей всего восемнадцать лет»[744].