Розанов - Александр Николюкин

Великое чудо рождения человека церковь не приемлет как таковое и само по себе. И Розанов обвиняет: «Физиологически, конечно, все дети одинаково произошли и их нельзя делить на законных и незаконных; но как физиология с богословием не совпадают, и первая вторую — не учит, то, с вашей точки зрения, и по преданиям ваших учителей, вы одних рожденных объявляете — законными, других — вне-законными». Но если есть незаконнорожденные, должны быть и незаконно-умершие, иначе нарушается гармония между жизнью и смертью.

Акт рождения человека не благословляется церковью. Только очистительная молитва над роженицею смывает, очищает грех появления человека на земле. «Не благословить человека в момент рождения, т. е. как рождающего и рожденного, значит, и самое бытие его не благословить», — заключает Розанов.

Неудивительно, что «незаконные» роды бесчеловечной церковной догматикой считаются греховными вдвойне: «„Не признаем тебя! Нет тебе закона!“ И тогда, опять через ужасную муку, дитя умерщвляется его кротчайшею матерью, на все бы согласною, на все бы готовою, лишь бы ее признали, и не находящею этого признания».

Убийство незаконнорожденных — вина церкви и общества, а не несчастных матерей. До Розанова не было выступлений о «незаконнорожденных», о семье и разводе, в которых эти вопросы ставились бы с такой смелостью и решительностью. Это вызвало яростные нападки церковников. Протоиерей А. А. Дернов выпустил брошюру под названием «Брак или разврат? По поводу статей г. Розанова о незаконных детях. Отпор на призыв к бесформенному сожитию или, вернее, к половой разнузданности, и охранение святости брачного союза». Розанов перепечатал ее во втором томе своей книги «Семейный вопрос в России», снабдив убийственными подстрочными комментариями, — жанр, в котором он был непревзойденный мастер.

Возражая протоиерею, проповедовавшему «брак — во умерщвление чувственности», Розанов высмеивает идею «вулкана под браком» и обращается к литературному примеру: «Муж Татьяны (пушкинской), дующий в кулак и никак не могущий согреться, есть идеал его: тут уж около него и над ним все тихо. „Гиганты побиты, Прометей связан“, и Юпитеру — Дернову остается одно удовольствие».

Неутомимый защитник молодости и пола как священного проявления души (возраст брака —15 для юноши и 14 для девушки — об этом он пишет всю жизнь), Розанов выступает в защиту этих «чистейших юных сил», растрачиваемых понапрасну и не приносящих новых жизней в мир. «А посмотрите, как заботимся мы о покое старого генерала, женившегося на Татьяне: лучшая поэма нации написана в защиту его немощных прав, а Достоевский сказал ему оду в Пушкинской своей речи! Воистину, дохлое мы храним, а юное — режем».

Другой, уже светский оппонент Розанова — известный в те годы публицист К. А. Скальковский — приписал ему намерение «упразднить брак» и вернуть благочестивых соотечественников к нравам радимичей и вятичей, которые «умыкаху жен». От таких шутников Василий Васильевич отделывался кратким «Опытом самозащиты», включенным в книгу.

Темы семьи и брака, пола и религии, развернутые в книге «Семейный вопрос в России», нашли продолжение в серии статей «Среди обманутых и обманувшихся», печатавшихся в 1904 году в журнале «Новый путь». Они должны были войти в третий том «Семейного вопроса в России», которому не суждено было выйти в свет.

Двумя главнейшими препятствиями на пути решения семейного вопроса в стране Розанов считал чинимые церковью препятствия к разводу (требование наличия двух свидетелей, перед глазами которых совершалось бы прелюбодеяние) и многочисленные убийства «незаконнорожденных», не признававшихся церковью за полноценных граждан.

Эти проблемы со всей определенностью обозначились еще в его книгах «Религия и культура» (1899) и «В мире неясного и нерешенного» (1901). То были первые «прорывы» в новую для русского общества сферу. Полемизируя с традиционной точкой зрения, Розанов еще извинялся за обращение к таким непривычным материям. «Мы говорим о плотской любви, о половом влечении мужчины и женщины — да извинят нам термины, уже всюду начавшие повторяться»[524].

«Низменный инстинкт» — определил это Вл. Соловьев в статье «Судьба Пушкина» (1897); «животное и грязное чувство, лживо изукрашенное поэтами» — определяет М. Меньшиков в очерке «Элементы романа» (1897); «преступление, сообща творимое мужчиною и женщиною» — так «формулировал уже давно, но памятно» гр. Л. Толстой в «Крейцеровой сонате».

«Постыдна отдача себя половому влечению», — приводит Розанов слова Вл. Соловьева из его трактата «Оправдание добра». Соловьев полагал, что этот «безнравственный инстинкт» в своих порывах если и содержит какое-нибудь положительное начало, то лишь как средство для человека выявить «воздержание, нравственную победу», ибо при отсутствии таких порывов «целомудрие было бы пустым словом». Иными словами, половой инстинкт, по Соловьеву, — это черная тень, нужная, чтобы сиял свет воздержания.

Такого Василий Васильевич, конечно же, не мог перенести. Полемика с Соловьевым, начатая в 1897 году, продолжалась до его смерти в 1900 году, охватив многие вопросы философии, этики и литературы.

В книге «Религия и культура» Розанов сделал первую попытку сформулировать свою семейно-родовую теорию пола, определить место семейно-брачных отношений в современной жизни. «Культура наша, цивилизация, подчиняясь мужским инстинктам, пошла по уклону специфически мужских путей — высокого развития „гражданства“, воспитания „ума“, с забвением и пренебрежением, как незначащего или низкого „удовольствия“, всего полового, т. е. самых родников, источников семьи, нового и нового рождения… Мы культивируем ум; мы также можем культивировать пол: возьмем ли мы школу, возьмем ли мы устроение военной повинности, да и весь строй нашей цивилизации, односторонне мужской, т. е. неуравновешенной, — мы увидим, что жизнь пола везде пренебрежена, что она нигде не была принята во внимание, просто — о ней не было вопроса, она не была замечена, как именно „незначащее удовольствие“, естественно сторонящееся перед „серьезною задачею“ „вздуть соседа“ и „отнять у него Эльзас-Лотарингию“»[525].

Жизнь начинается там, писал Розанов, где в существах возникают половые различия. Растения и те не лишены пола. Но совершенно лишены — камни. Женщина, «Ева» — это и есть «жизнь», в ее половых отличиях и соответственно, конечно, в половых различиях ее друга-мужчины и лежит «тончайший субъективный нерв жизни».

Половая жизнь — тема всей нашей цивилизации, утверждает Розанов в книге «В мире неясного и нерешенного», предвосхищая фрейдизм, правда, в совсем иной направленности и делая отсюда иные выводы. В очерке «Из загадок человеческой природы» (1898), входящем в эту книгу, он рассматривает психическую деятельность человека как «гутенберговский перевод гиерогрифов пола», который струится с лица как «мысленный свет».

У Розанова был свой «чресленный» взгляд на жизнь, на религию и церковь, на литературу и искусство. К «чресленным» писателям он относил Лермонтова, Толстого и Достоевского. Их озабоченность семейной жизнью и жизнью пола «лучше всего оттеняется, если мы около них выдвинем огромную и хорошо куафированную голову Грибоедова… Он нам дает сухонькие, чистенькие, выметенные комнатки, где ради смеха только шепчутся про любовь Молчалин и Софья. Ни земли, ни сора, ни мокроты, ни Бога!.. Нет чувства пола — нет чувства Бога!»[526]